Она стояла на пороге, дрожа всем телом. По густо накрашенным щекам катились слезы, оставляя на белилах и румянах уродливые следы.
– Александр… Как же ты мог…
И она зарыдала, дрожа еще сильнее; ее опирающаяся на дверь рука со вздувшимися венами, вся в коричневых старческих пятнышках, конвульсивно сжималась и разжималась.
– Полно, тетушка Клементина, – проговорил он, чувствуя мучительную неловкость. – Идите к себе. Я могу вызвать Розу.
– Нет, нет… – простонала она. – Не надо! Боже мой, всю жизнь… всю мою жизнь я считала тебя честным человеком… Ты один не бросил старуху, от которой все отвернулись. И твои цветы… и твои книги… Ты был такой хороший, Александр! Как ты мог! Ведь Анриетта… и та девочка, Амелия… Как же ты мог? Боже мой, за что мне это, за что…
– Перестаньте! – крикнул он, теряя самообладание. – Вам не понять, что я чувствовал тогда! И никто из вас не хотел понять! Да с кем я говорю, – добавил он с презрением. – Ведь вы всю свою жизнь только и делали, что предавались разврату! Ни на что другое вы были не способны! И ваш второй муж застрелился из-за вас! Вы разбивали семьи, вы вели себя гнусно… и теперь смеете приходить ко мне – ко мне! – и читать мне морали! Убирайтесь! – Его голос сорвался на визг.
Она вытерла слезы. Парик на ее голове немного перекосился, но она не стала его поправлять.
– Я уйду, – прошептала она. – Не сердись, Александр. Я уйду. Ты не сердись. Я недолго буду тебя стеснять.
Она всхлипнула и очень тихо прикрыла за собой дверь.
Александр просидел несколько минут в кресле, тупо глядя в одну точку. Он чувствовал себя совершенно разбитым. Потом он услышал истошный крик, доносящийся откуда-то с лестницы, и выбежал из комнаты.
Кричала Роза, держась за перила. Возле нее на лестнице лежал поднос с расколотыми чашками.
– Господин маркиз! Боже мой! Зачем она это сделала?
Он посмотрел в пролет – и ужаснулся, увидев внизу нелепую старческую фигурку с разметанными руками. Парик окончательно свалился с почти безволосой головы и лежал рядом с телом.
– На моих глазах! – стонала Роза. – Я поднималась по лестнице… а она шагнула в пролет! Но, может быть, у нее случилось минутное помешательство? Я всякое думала о ней, но чтобы она покончила с собой… Она же никогда!.. И она так любила жизнь… Она хотела дожить до ста лет!
Ему сделалось нехорошо. Он покачнулся, но Роза помогла ему устоять на ногах.
– Да, – прошептал он, – наверное, она просто сошла с ума. Мы все иногда сходим с ума.
Но в груди у него что-то противно ныло. Ему было тошно с самим собой.
Не подозревая обо всех этих событиях, которые произошли в замке после его визита, Кассандр продолжил свой путь в Париж, где у него состоялось несколько важных встреч. Однако ему пришлось провести в столице больше времени, чем он рассчитывал, потому что брат больше не мог ему помочь. Пришлось ходить в гости к депутатам, навещать салоны их жен, возобновлять старые связи. Кроме того, Кассандру пришлось отчитаться перед людьми, которые в тот момент управляли Францией, о том, как удалось отстоять Дюнкерк. Этой победе придавали большое значение, потому что после бегства Дюмурье республиканцев преследовали сплошные неудачи. Впрочем, в начале октября был взят Лион, а через несколько дней удалось нанести вандейцам поражение в битве при Шоле; но Кассандр был слишком умен и скоро заметил, что вовсе не военные действия ярче всего характеризуют власть в данный момент. Как раз в эти дни террор был поставлен на повестку дня, принят закон о подозрительных лицах, и, наконец, казнена королева Мария-Антуанетта. Кроме того, правительство явно взяло курс на борьбу с клерикализмом, и это тревожило Кассандра – не только потому, что сам он был священником, но и потому, что он отлично понимал роль церкви в жизни страны. Покамест, однако, он смирился и, чтобы не возбуждать лишних вопросов, стал везде появляться в светской одежде.
В конце октября, получив подтверждение своих полномочий на севере Франции, он вернулся в Дюнкерк, где рассчитывал застать Оша, который приводил в порядок поврежденные укрепления города. В городе священник узнал, что генерал уже справился со своей задачей, после чего ему поручили завладеть Фюрном, Ньивпортом и Остенде. Кассандр отправился в знакомый ему Онскот и обнаружил, что люди генерала уже готовятся выступить в поход. Такая стремительность весьма порадовала священника. Не понравилось ему лишь то, что первым человеком, которого он увидел на улице, выходя из кареты, был Арман де Бельфор, одетый в штатское. «Интересно, что он тут забыл?» – подумал священник, хмурясь.
Он нашел Луи в одной из комнат замка, где Франсуа под его диктовку писал послание министру.
– «Как раз сейчас, когда я пишу вам, я заканчиваю последние приготовления, чтобы атаковать Фюрн». – Луи задумался. – Пиши дальше. «Там я рассчитываю обедать завтра, в Ньивпорте – послезавтра и через четыре дня – в Остенде».
– Хвастун! – буркнул священник, не удержавшись от улыбки.
Луи быстро обернулся.
– А, гражданин Кассандр! Что-то давно тебя не было видно. Садись, садись! Я сейчас закончу письмо, и мы поговорим.
Он продиктовал Франсуа еще несколько строк, подписался, велел адъютанту отправить послание по назначению и, когда тот вышел, сел напротив Кассандра.
– Думаешь, тебе и впрямь удастся взять Фюрн? – спросил священник.
– Я почти в этом не сомневаюсь, – беззаботно ответил генерал. – Как Париж? Оттуда порой странные вести доходят.
– Ничего странного, жизнь идет своим чередом, – ответил Кассандр. – Значит, через четыре дня ты будешь в Остенде?
– Да, – подтвердил Луи. – А потом уйду из армии и женюсь.
Кассандр отменно владел собой, но, услышав эту новость, он все же переменился в лице.
– На ней?
– Тебя что-то удивляет? – холодно спросил Луи.
– Это она настаивает на твоем уходе из армии? – допытывался священник.
Луи отвернулся.
– Ей не нравится то, что в последнее время творится в стране, – наконец ответил он. – И мне, если честно, тоже.
– Ты это о чем?
– Сам знаешь, – отрезал генерал. – За что казнили королеву? Пусть она была легкомысленная, расточительная австриячка, пусть когда-то советовала есть пирожные голодающему народу, но больше против нее не было ничего. Это не суд! Ей отрубили голову за то, что она не нравилась народу, но, черт возьми, она же все-таки женщина, мать, и двое ее детей теперь круглые сироты! Что с ними будет? А этот закон о подозрительных? Что, теперь любого можно посадить в тюрьму просто так, за здорово живешь, и даже причин особых не надо? А генерал Ушар? – Его глаза потемнели. – За что его арестовали? Он не предавал родину, он не пытался бежать, он выиграл битву при Онскоте, и что? Оказывается, он виноват в том, что недостаточно рьяно преследовал врага. И кто об этом судит? Какой-то акушер, который все время битвы – я готов на суде сказать об этом – прятался за изгородью. Нельзя так разбрасываться человеческими жизнями! Нельзя лить кровь, словно это вода!
