Они бились возле мельниц на Монмартре, а потом здесь, на заснеженной молчаливой равнине, и опять возле мельниц, и еще раз здесь, в четверти лье от Рейна, и все время его противником был Робер де Ларсак, неумолимый, словно судьба. В каждый удар Ларсак вкладывал всю свою ненависть, все свое презрение; его губы злобно кривились, обнажая клыки, кровь текла по его одежде – Ош уже успел задеть его саблей по ребрам. Передвигаться в снегу было неудобно, Луи один раз упал, но успел вскочить прежде, чем Ларсак успел ударить его саблей, лезвие только задело его ниже плеча. Удар, и еще удар, а потом легкий звон, и оружие Робера вылетает из его руки, и сам он шатается, с недоумением глядя на свою пустую ладонь.
В первое мгновение Луи хотел прикончить его, но увидел пустой рукав, отчаяние, написанное на лице врага, и его разобрала злость – на себя самого, на жизнь, которая не оставляет выбора. Он тяжело дышал, его одежда была в крови; ему тоже досталось.
– Убирайся, – сказал он Ларсаку.
Робер посмотрел на него, словно не понимая. Луи вложил саблю в ножны и, пошатываясь, побрел прочь. В следующее мгновение он услышал звук взводимого курка.
Он обернулся… Так и есть: Ларсак подобрал пистолет, валявшийся в снегу, и теперь хладнокровно целился в него. На его губах была написана торжествующая улыбка. Он выиграл.
– Прощай, солдат, – сказал он.
Грянул выстрел, и во лбу Робера де Ларсака образовалась темная дырочка, откуда полилась кровь. Он рухнул в снег и больше не двигался.
Подняв голову, Луи увидел священника, который подъехал к нему на каурой лошади. В руке Кассандра дымился пистолет. Рот у священника распух, но тем не менее он улыбался.
– Я так и знал, что нельзя оставлять тебя одного, – сказал Кассандр просто. Посмотрел на его лицо и добавил: – Ладно, черт с тобой. Бери мою лошадь. Ты еще успеешь ее нагнать.
Луи даже не сказал спасибо, потому что каждая секунда была на счету. Он лишь кивнул, поднялся в седло и помчался по направлению к Рейну.
Уже подъезжая к реке, он увидел лодку, которая медленно отплывала от берега. Флегматичный лодочник неторопливо работал веслами. Кроме него, в лодке было человек шесть или семь, не больше.
– Стой! – закричал Луи. – Стой! Поворачивай к берегу, кому говорят!
Лодочник увидел на берегу какого-то типа в форме генерала республиканской армии и в ужасе заработал веслами так, словно за ним гнались черти. Лодка стремительно удалялась от берега.
– Амелия, подожди! – закричал Луи из последних сил. – Подожди! Я должен тебе сказать… Пожалуйста, не уезжай! Амелия!
Он спрыгнул с лошади, упал, поскользнувшись на ледяной корке, тотчас поднялся на ноги… Тем временем лодка уже приближалась к середине Рейна. Все же Луи бросился бежать по рыхлому снегу, но, когда он выскочил на причал, лодка была совсем далеко, почти у немецкого берега. Поскользнувшись, он снова упал. Стоя на одном колене, Луи безумным взглядом следил, как она уплывает, и на глазах у него выступили слезы. Двое стариков стояли на причале, вцепившись друг в друга – нелепый крошечный человечек и его жена в бриллиантовых сережках, и с недоумением смотрели на плачущего генерала.
В лодке Амелия, которая сидела, опираясь на руку Армана, открыла глаза. Ей послышался какой-то крик, и голос показался ей знакомым, но у нее кружилась голова, последние дни ее мутило, и вообще она чувствовала себя прескверно. Разбойник мяукнул, перелез с колен Евы на ее колени, прижался к ней и затих. С неба начал падать снег. Амелия поглядела на французский берег, подумала обо всем, что она оставляла там, обо всем, что ей довелось там пережить, и ее охватила грусть. Арман поглядел на нее и встревожился.
– Ты плачешь? – спросил он.
– Нет, – сказала она, – это просто снег.
