В такой чудесный день
Мне повторять не лень:
Вуд, Уэй, Иисус и я —
Все вместе мы Семья.
Погиб Иисус и Вуд,
А Уэй и ныне тут,
Где парки и сады,
И больше нет вражды.
(Считалочка для игры в мяч.)
Часть первая
Детство
Глава 1
Посреди белых бетонных зданий, которые чем дальше от центра, тем становились ниже, расположилась широкая розовая площадка, где около двухсот детей играли и делали упражнения под присмотром десятка воспитателей в белых комбинезонах. Ребята, голенькие, загорелые и черноволосые, лазали сквозь красные и желтые цилиндры, качались на качелях и занимались вместе гимнастикой. В тенистом уголке, на плитах, выложенных мозаикой для игры в «классики», пятеро сбились в тесную, тихую кучку. Четверо слушали, один говорил.
– Они ловят зверей, едят их мясо и носят шкуры, – произнес рассказчик, мальчик лет восьми. – И еще они… это называется «дерутся», специально делают больно – руками, камнями и всякими штуками. Они друг дружку совсем не любят и никому не помогают.
Слушатели широко раскрыли глаза. Девочка помладше усомнилась:
– Браслет не снимается. Никак. – Она потянула пальцем свой собственный, показывая, какой он прочный.
– Снимается, если есть инструменты, – ответил мальчик. – Ведь снимают, когда добавляют звенья.
– На одну секундочку.
– Но ведь снимают?
– А где они живут? – поинтересовалась другая девочка.
– На вершинах гор. В глубоких пещерах. Везде, где их не найти.
– Они, наверно, больные, – сказала первая девочка.
– Конечно! – рассмеялся мальчик. – «Неизлечимый» – значит больной. Их называют неизлечимыми, потому что они очень-очень больные.
Младший из кружка, мальчик лет шести, спросил:
– А терапия?
Его старший товарищ посмотрел презрительно.
– Без браслетов? В пещере?
– Почему они болеют? – продолжал шестилетний мальчик. – У них ведь есть терапия, пока они еще не убежали?
– Терапия не всегда помогает.
Шестилетка изумленно выпучил глаза.
– Всегда.
– Нет.
– Вот те раз! Вы почему сидите так близко? – К ним подошла воспитательница с волейбольными мячами под мышками. – Во что играете? «Где спрятался кролик»?
Дети мгновенно отпрянули друг от друга, образовав круг пошире, – все, кроме шестилетнего мальчика, который не двинулся с места. Воспитательница посмотрела на него с любопытством.
Из динамиков донеслась короткая трель.
– В душ и одеваться, – велела воспитательница, и дети бросились прочь.
– В душ и одеваться! – крикнула она ребятам, игравшим в мяч.
Шестилетка встал, а она присела и озабоченно посмотрела на его хмурое, несчастное личико.
– Что случилось?
Мальчик, левый глаз которого был карим, как у всех, а правый – зеленым, заморгал.
Воспитательница бросила мячи, повернула запястье малыша, взглянула на браслет и мягко взяла его за плечи.
– В чем дело, Ли? Ты проиграл? Ты же знаешь: проиграть и выиграть – одно и то же.
Мальчик кивнул.
– Главное, что весело и полезно для здоровья, верно?
Мальчик снова кивнул и слабо улыбнулся.
– Уже лучше. Немного лучше. Ты больше не похож на старую грустную обезьянку.
Он улыбнулся пошире.
– В душ и одеваться. – Она облегченно развернула его и шлепнула по попе. – Давай, бегом!
Мальчик, которого иногда называли Скол, а чаще Ли, – цифроимя Ли РМ35М4419 – за ужином не проронил почти ни слова, зато его сестра Мира болтала без умолку, и родители не заметили молчания сына. Мать внимательно в него вгляделась, только когда все четверо сидели перед телевизором.
– Скол, у тебя что-то болит?
– Нет.
– Молчит весь вечер, – повернулась она к отцу.
– У меня ничего не болит, – повторил Скол.
– Тогда почему ты такой тихий?
– Ш-ш, – прервал отец.
Экран вспыхнул, настраивалось изображение.
Когда первый час подошел к концу и детям пора было спать, мама направилась в ванную, где Скол уже почистил зубы и отсоединял головку щетки от ручки.
– Что случилось? Кто-нибудь дразнил тебя из-за глаза?
– Нет, – ответил он и покраснел.
– Сполосни, – сказала она.
– Я сполоснул.
– Сполосни!
Он сполоснул чистящую головку, выпрямил ее и повесил на место.
– Иисус сказал. Иисус ДВ. Когда мы играли…
– Что сказал? Про глаз?
– Нет. Никто не говорит про глаз.
– Тогда что?
Скол пожал плечами.
– Про товарищей, которые… болеют и уходят из Семьи. Убегают и снимают браслеты.
Мать встревожилась.
– Про неизлечимых?
Он кивнул, еще больше волнуясь оттого, что она нервничает и что знает слово.
– Это правда?
– Нет, не правда. Нет. Я позвоню Бобу. Он все тебе объяснит.
Она поспешно вышла, на пороге чуть не задев Миру, которая застегивала пижаму.
– Две минуты. Они легли? – спросил в гостиной ее муж.
– Кто-то из детей рассказал Сколу про неизлечимых.
– Злость побери!
– Я звоню Бобу.
– Девятый час.
– Ничего, придет. – Она коснулась браслетом панели телефона, произнесла вслух цифроимя «Боб НЕ 20Г3018», напечатанное красными буквами на карточке под экраном, и нервно потерла руки. – Я чувствовала, что с ним что-то не так. За весь вечер не сказал ни слова.
Отец встал и направился к двери.
– Пойду поговорю с ним.
– Пусть лучше Боб! Уложи Миру, она еще в ванной!
Двадцать минут спустя пришел Боб.
– Он у себя, – сказала мать.
– Вы оба смотрите телевизор. Садитесь, садитесь. – Он улыбнулся. – Волноваться не о чем. Поверьте. Такое случается сплошь и рядом.
– До сих пор? – спросил отец.
– Конечно. И через сто лет будет то же самое. Дети есть дети.
На их памяти Боб был самым молодым наставником, – ему не исполнилось и двадцати двух; только год, как окончил Академию, а ни малейшей робости, наоборот: спокойствию и уверенности позавидовали бы пятидесятилетние.
