Скол выключил свет и лежал, глядя в темноту. Пусть он болен, главное – сохранить эти счастливые воспоминания и способность вновь их переживать. Про острова думать не будет – нет, ни за что, это полный сдвиг, – только о Лилии и встречах группы в набитом артефактами хранилище. И может, когда-нибудь снова приснится такой сон.
Однако через три часа терапия, и все улетучится. Поделать ничего нельзя – разве что надеяться на новое землетрясение, но каковы шансы? Сейсмоклапаны исправно работали многие годы и теперь долго не сломаются. А что еще может отложить терапию? Да ничто. Тем более Уни знает, как он однажды солгал, чтобы ее отсрочить.
На ум опять пришел сухой овал на камне. Скол от него отмахнулся. Всего три драгоценных часа жизни. Хотелось думать о Лилии, вспоминать сон. Он и забыл, какие у нее большие глаза, очаровательная улыбка и смугло-розовая кожа, как трогательна ее искренность. Драка, он столько всего забыл: удовольствие курения, увлекательность расшифровывания Francais…
Сухой островок снова всплыл, и Скол раздраженно сосредоточился, чтобы понять, почему сознание цепляется за этот образ, и раз и навсегда его прогнать. Вспомнил весь смехотворно банальный эпизод: пальцы поднимают за хвостик лист в блестящих капельках, в другой руке – свернутая обертка; серый овал на черном мокром камне. Он разлил колу, а там лежал листок, и камень под ним остался су…
Скол сел на постели и испуганно схватился ладонью за правое предплечье в пижаме.
– Иисус и Уэй.
Он встал до сигнала к подъему, оделся и заправил кровать.
В столовую пришел первым, поел и вернулся к себе с оберткой от макси-кейка в кармане.
Развернул ее и как следует расправил на столе. Аккуратно сложил квадратик вдвое, а получившийся прямоугольник втрое. Загладил и проверил – несмотря на шесть слоев, фольга тонкая. Не слишком ли?
Принес из аптечки в ванной вату и катушку пластыря.
Положил вату на обертку – слой еще тоньше, чем фольга, – и начал приклеивать внахлест длинные полоски телесного пластыря, чуть прилепляя концы к столу.
Отворилась дверь, и он обернулся, заслоняя свою работу и пряча катушку в карман. Карл ТК из соседней комнаты.
– Идем завтракать!
– Я уже.
– Понятно. Увидимся.
– Давай, – улыбнулся Скол.
Он закончил, оторвал концы пластыря от стола и направился в ванную. Пристроил самодельную повязку на краю раковины фольгой вверх, засучил рукав.
Аккуратно приложил ее к внутренней поверхности предплечья, где касается инфузионный диск, и плотно прижал края.
Листок. Щит. Получится ли?
Если да, то он будет вспоминать только о Лилии. Никаких островов. Если вдруг начнет думать о них, скажет наставнику.
Опустил рукав.
В восемь Скол стоял в процедурной. Скрестил руки и положил ладонь на скрытую одеждой повязку – согревал ее, на случай если инфузионный диск реагирует на температуру.
Я свихнулся! Заболею всякими болезнями: раком, оспой, холерой… На лице волосы начнут расти!
Всего один раз. При первых же тревожных признаках расскажу наставнику.
Подошла очередь. Он засучил комбинезон по локоть, просунул запястье в резиновое отверстие кабинки, задрал рукав по плечо и одновременно запустил внутрь руку.
Сканер отыскал браслет, и инфузионный диск легко надавил на повязку с ватой… Скол ничего не почувствовал.
– Вы закончили, – сказал ждущий за ним товарищ.
Лампочка кабинки мигала синим.
– Ах да. – Он вынул руку, опуская рукав.
Пора было на работу.
После обеда Скол вернулся к себе и в ванной снял повязку. Фольга была целой, но и на коже после терапии он никогда не видел никаких отметин. Отодрал пластырь.
Ватка была сероватой и скомканной. Он выжал в раковину струйку похожей на воду жидкости.
Началось пробуждение, с каждым днем острее. Мучительно возвращалась память, воскрешая все новые подробности.
Вернулись чувства. Обида на Уни переросла в ненависть; страсть к Лилии – в безнадежный голод.
В ход пошли старые трюки: притворялся, что все нормально, на работе; прикидывался перед наставником, перед девушкой. Но с каждым днем необходимость что-то изображать раздражала больше и больше. Просто бесила.
В день следующей терапии Скол вновь изготовил повязку из обертки, ваты и пластыря и опять выжал в раковину прозрачную струйку.
На подбородке, щеках и над верхней губой показались черные крапинки – начинали расти волосы. Он разломал кусачки для ногтей, примотал проволокой к одной из ручек лезвие и каждое утро до первого звонка намыливал лицо и сбривал темные точки.
Каждую ночь видел сны. Иногда они вызывали оргазм.
Необходимость притворяться безмятежным, кротким и хорошим доводила до исступления. В Рождество Маркса он трусил с другими вдоль воды, а потом убежал вперед – прочь от товарищей и всей загорающей и жующей макси-кейки Семьи. Бежал, пока пляж не сжался до узкой полоски шлифованного камня, и еще дальше, по прибою и скользким опорам старого моста. Наконец, голый и одинокий, остановился между океаном и стремящимися ввысь скалами. Колотил кулаками по каменным стенам, выкрикивал в голубое небо проклятья и рвал неподдающуюся цепь браслета.
Пятое мая 169 года. Он потерял шесть с половиной лет. Шесть с половиной! Ему тридцать четыре. Он в США90058.
А где она? По-прежнему в Инд? На Земле или в межгалактическом корабле?
Тоже живая? Или мертвая, как остальная Семья?
Глава 2
Теперь, когда он сбил до синяков руки и прокричался, стало легче: легче медленно идти с довольной улыбкой, смотреть телевизор и на экран микроскопа, сидеть с девушкой на концертах в амфитеатре.
Все время пытаясь найти выход…
– Что-нибудь беспокоит? – спросил наставник.
– М-м, немного.
– Я так и подумал, выглядишь неважно. В чем дело?
– Понимаете, несколько лет назад я очень болел…
– Знаю.
– И теперь одна из тех, кто тоже был болен, та самая, что затянула меня в группу, – она в этом здании. Можно меня переселить?
Наставник посмотрел с сомнением.
– Как-то не верится, что Уни снова вас свел.
– Мне тоже. Но она здесь. Вчера вечером я видел ее в столовой, а сегодня утром – опять.
– Вы разговаривали?
– Нет.
– Разберемся. Если она действительно тут и это беспокоит, то, конечно, тебя переселят. Или ее. Цифроимя?
– Я до конца не помню. Анна СТ 38П.
Наутро чуть свет раздался звонок.
