Наконец, и чертям надоело терзать его. Они вновь понесли Ду Цзычуня по черному небу назад, к «Дворцу бесчисленных душ», и, бросив его у подножия лестницы, хором доложили царю Яньло:
– У этого грешника ничем слова не вырвешь.
Царь Яньло, нахмурив брови, погрузился в размышление и, как видно, надумав что-то, приказал одному из чертей:
– Отец и мать этого человека были ввергнуты в преисподнюю скотов. Живо, тащи их сюда!
Черт помчался верхом на ветре и в один миг исчез в небе преисподней. Но вдруг, подобно падучей звезде, опустился вновь перед «Дворцом бесчисленных душ», гоня перед собой двух скотов. Поглядел на них Ду Цзычунь – и кто может описать его испуг и изумление?
У этих двух жалких изможденных кляч были навеки незабвенные лица его покойных отца и матери.
– Ну, так зачем ты сидел на вершине горы Эмэйшань? Сознавайся сейчас же, не то плохо придется твоим родителям.
И все же, несмотря на эту страшную угрозу, Ду Цзычунь снова не дал ответа.
– Ах ты неблагодарный сын! Так, по-твоему, пускай мучают твоих родителей, лишь бы тебе самому было хорошо!
Царь Яньло завопил таким ужасным зыком, что «Дворец бесчисленных душ» поколебался до основания.
– Бейте их! Эй вы, черти! Бейте их, сдерите с этих кляч все мясо, перешибите им все кости.
Черти дружно ответили: «Мы повинуемся!» – схватили железные бичи и начали хлестать двух старых лошадей без всякой пощады и милосердия. Удары сыпались дождем со всех сторон. Бичи со свистом разрезали ветер, сдирая шкуры, ломая кости. А эти старые клячи, – его отец и мать, превращенные в скотов, – дергаясь всем телом от боли, с глазами, полными кровавых слез, испускали ржание, похожее на стоны. Не было сил глядеть на это…
– Ну что! Все еще не сознаешься?
Царь Яньло велел чертям на минуту опустить железные бичи и вновь потребовал ответа от Ду Цзычуня. А в это время обе старые лошади, с перешибленными костями, с ободранными боками, свалились перед лестницей и лежали там при последнем издыхании.
Ду Цзычунь был вне себя от горя, но, вспомнив наказ старика, крепко зажмурил глаза. И вдруг до его ушей почти беззвучно донесся тихий голос:
– Не тревожься о нас. Что бы с нами не случилось, лишь бы ты был счастлив. Это для нас высшая радость. Пусть грозится владыка преисподней, не отвечай ему, если так надо…
О, это был хорошо знакомый нежный голос его матери! Ду Цзычунь невольно открыл глаза. Одна из лошадей, бессильно лежавших на земле, грустно и пристально глядела ему в лицо. Его мать посреди нестерпимых мук была полна сочувствия к сыну и совсем не сердилась за то, что из-за него черти хлещут ее железными бичами. Низкие люди, бывало, льстили ему, когда он был богачом, и отворачивались от него, когда он становился нищим. А здесь какая прекрасная доброта! Какая чудесная стойкость! Ду Цзычунь забыл все предостережения старика. Бегом, чуть не падая с ног, бросился он к полумертвой лошади, обеими руками обнял ее за шею и, ручьем проливая слезы, громко закричал: «Матушка!»
6
При звуке собственного голоса Ду Цзычунь вдруг очнулся. Он по-прежнему стоял у Западных ворот Лояна, залитых сиянием вечернего солнца. Подернутое весенней дымкой небо, тонкий трехдневный месяц, непрерывный поток людей и повозок – все было таким же, как тогда, когда он не полетел еще на гору Эмэй-шань.
– Ну что? Разве ты годишься мне в ученики? Разве можешь быть даосом-отшельником? – сказал с усмешкой старик, на один глаз кривой, на другой глаз косой.
– Не могу. Не могу. И очень рад, что не могу.
Ду Цзычунь, с лицом, еще мокрым от слез, крепко сжал руку старику.
– Да пусть бы даже я стал магом-отшельником! Разве можно молчать, когда перед «Дворцом бесчисленных душ» хлещут бичами твоих отца и мать?
– Если б ты промолчал, знай, я бы убил тебя на месте! Даосом-отшельником тебе не бывать, это ты понял. Богачом быть тебе опротивело. Кем же теперь ты хочешь стать?
– Кем угодно, лишь бы жить честно, по-человечески.
Голос Ду Цзычуня звучал, как никогда раньше, светло и радостно.
– Не забывай же своих слов. Прощай, мы с тобой больше не встретимся.
Те Гуанцзы пошел было прочь с этими словами, но вдруг остановился и повернулся к Ду Цзычуню.
– О-о, к счастью, вспомнил! Есть у меня маленький домик на южном склоне горы Тайшань. Дарю тебе этот домик вместе с полем. Ступай туда и поселись там. Как раз теперь персики в полном цвету, – весело добавил он.
Июнь 1920 г.
