Мадам Гиртс и я посмотрели друг на друга поверх склоненной головы Элисон. На некоторое время мы заключили нечто вроде перемирия, но я не хотела позволять ей сейчас распоряжаться.
– Заварите чаю покрепче, а я отведу Элисон наверх.
– Она сейчас нуждается вовсе не в чае, – бросила в ответ мадам, но было понятно, что это только для острастки, и она сделает все так, как я сказала.
– Крепкий чай, с сахаром для Элисон, для меня без сахара.
Я стала медленно подниматься по узкой лестнице, поддерживая Элисон. Она еле-еле переставляла ноги, словно надеялась никогда не добраться до верха лестницы. На верхней площадке левая дверь вела в супружескую спальню.
– Мне сюда, – слабо произнесла Элисон, поворачивая в небольшую выбеленную комнату с одной кроватью, умывальником, маленькой тумбочкой и креслом с прямой спинкой.
В комнате витали запахи фиалок, мяты и рвоты. Занавеска кремового шелка на окне была опущена, но лучи яркого солнца все равно пробивались сквозь нее и создавали в комнате какую-то нереальную атмосферу, напоминающую театральные декорации.
Я помогла Элисон улечься в постель.
– Давай я причешу тебя.
Она выглядела такой чистой и веселой, играя свою роль в спектакле накануне вечером. Теперь ее длинные волосы спадали в беспорядке прядями на лицо. Я подложила подушки ей под спину так, чтобы она могла полусидеть в кровати. Сначала я расчесала щеткой одну половину ее волос, потом другую и заплела их в косы. С косами, лежавшими на плечах, она выглядела совсем девочкой.
Положив щетку для волос обратно на умывальник, я спросила:
– Сколько тебе лет?
– Двадцать один год.
– Столько же и Люси.
– Я на два месяца старше Люси.
– Элисон, я знаю, что сейчас все представляется тебе ужасным, но, поверь, все утрясется. Постарайся не волноваться.
Элисон прижала руки к груди. Ее круглое лунообразное лицо побледнело и осунулось. Она казалась совершенно измотанной. Дышала она неровно, с трудом, но хотя бы перестала плакать. На тумбочке рядом с ее кроватью стояло блюдце с шоколадными конфетами и стакан с водой.
– Я должна быть в понедельник на работе, – с подвыванием запричитала она. – Что мне делать, если я буду так выглядеть?
Я осторожно протянула ей стакан воды.
– Выпей воды и успокойся. Через минуту принесут чай, и ты сразу почувствуешь себя лучше. Пока не думай о работе.
– Если я потеряю работу…
– Помолчи.
Элисон выпила воду из стакана и протянула его мне. Я осторожно взяла его двумя пальцами и положила в свою сумку. Если повезет, с него можно будет снять отпечатки пальцев, и тогда я узнаю, помогала ли она Люси составлять записку с требованием выкупа.
Я подтянула к ее кровати плетеное из ротанга
[53] кресло и опустилась в него. Наступило молчание.
Через пару минут в комнате появилась мадам Гиртс с двумя чашками чая на подносе. Она поставила поднос на умывальник и подала нам по чашке. Элисон не пошевелилась, чтобы взять свою. Тогда мадам Гиртс поставила чашку на прикроватную тумбочку. Делая еще одну попытку навешать мне лапшу на уши, она сообщила:
– Элисон выпила вчера слишком много вишневого ликера вечером и осталась у нас ночевать.
Стало быть, она избрала такую линию защиты. Я сделала глоток чая, который оказался щедро сдобрен сахаром.
– Это твой чай, Элисон. Выпей его. Это будет гораздо лучше, чем вишневый ликер.
Ради Элисон я держалась спокойно, хотя на самом деле мне хотелось столкнуть мадам Гиртс с ее собственной лестницы.
Элисон принялась за свой чай. Я ждала, когда мадам Гиртс выйдет из комнаты, чтобы спокойно поговорить с Элисон. Но, перехватив пристальный взгляд мадам Гиртс, я вышла вместе с ней на площадку лестницы, закрыв дверь за нами обеими.
– Так что? – спросила хозяйка. – Она перебрала вишневого ликера. И упала с лестницы.
Когда я ничего не ответила на это, она завела меня в другую комнату, чтобы Элисон ничего не услышала из нашего разговора.
Не давая ей возможности выдумать новую ложь или попытаться оправдать свои действия, я сказала:
– Вы просили меня не говорить вашему мужу, что вы ездили на поезде в Лидс. Теперь я знаю причину этого. Вы были в какой-то аптеке и купили то, что вам было надо. Месье Гиртс может поверить вашей истории с вишневым ликером. Но не надоедайте с этим мне.
На этот раз мадам Гиртс, похоже, лишилась дара речи. Она заломила руки весьма драматическим жестом.
Но почему я так зла на нее? Успокойся, сказала я себе. Это просто не мое дело. Эта глупая женщина искренне верит в то, что поступает наилучшим образом.
– Вы знаете, что то, что вы сделали, считается в Англии преступлением? Это подходит под определение преступления против личности и подпадает под действие акта от 1861 года
[54].
Мадам Гиртс перевела взгляд в окно, будто была способна улететь отсюда.
– Как лучше. Я только хотела сделать как лучше.
– Вам страшно повезло, что все это не сработало, – произнесла я с куда большей уверенностью, чем это чувствовала.
В конце концов, у Элисон все еще может случиться выкидыш. А я не была посвящена во все обстоятельства. В этот момент я подумала о матери Элисон, занятой подготовкой к благотворительной церковной ярмарке и недовольной тем обстоятельством, что часть выручки пойдет в пользу падших женщин. Не так-то просто было бы для Элисон признаться в своей беременности такой матери. И, конечно, в этом случае она потеряла бы работу в адвокатской конторе.
Мадам Гиртс сжала губы в тонкую ниточку.
– Молодой человек никогда на ней не женится. Я знаю это от его отца, который категорически против подобного союза, – он дал мне понять это вполне определенно.
Я сразу же поняла, что этим молодым человеком является Родни Милнер. Очевидно, Лоуренс Милнер вряд ли бы пришел в восторг от перспективы брака своего сына с дочерью вдовы, которой приходится зарабатывать себе на жизнь. Такой брак шел бы вразрез с его планами возвыситься в обществе Харрогейта.
Мои чувства по отношению к мадам Гиртс смягчились, но не более чем на мгновение. Я хотела сказать ей, что Милнер мертв, однако вспомнила запрет инспектора Чарльза. Вряд ли в этом был смысл сейчас, когда уже половина Харрогейта знает и судачит об этом убийстве. Но не мадам Гиртс.
