– Ну раз уж мы с митинга вернулись к персональной славе: ты-то сама не боишься стать заложником собственного желания нравиться, быть востребованной, успешной, звездой – а не лузером в плохом свитере?
– Конечно, иногда мне казалось, что я начинаю вестись на этот… груз ожиданий. Вот сидит кружок хороших людей, смотрит на тебя и говорит: ну давай, дай нам то, чего мы ждем! И я реагирую на это ненасытной шоуменской частью себя – ну что я буду отрицать, она у меня, конечно, есть, и публичная деятельность доставляет мне отдельный острый кайф. Но я хорошо понимаю, что если ты на этот кайф садишься, то через пять лет тебя уже фактически не останется. Я не могу и не умею уходить от этой опасности в полное одиночество, как та же Земфира. Я, в конце концов, экстраверт, я коллективное животное, мне нужно, чтобы была я, а вокруг куча единомышленников. Но в какой-то момент я с собой серьезно поговорила – и поняла, что в самом комичном факте славы нет ничего такого особенного. Что это ровно такой же инструмент, как всё остальное: как бабло, связи, возможности. Вопрос в том, как ты его используешь, и только.
– Хочешь сказать, что самодовольство – не твой грех?
– Самодовольство – это когда тебе никогда не был интересен никто, кроме тебя самого, и вот ты наконец вырастил себя окончательно охуенного. Но в мире есть масса вещей гораздо увлекательнее того, чтобы обставить себя мулатами с опахалами и девочками, которые обцеловывают тебе ножки. Я, конечно, стопроцентный эгоист и эгоцентрик, как любой поэт, но все-таки мне про людей гораздо интереснее, чем про себя. И еще: никто ведь не знает, какая адова печь у меня внутри работает, насколько ей всего мало и насколько ей всё «не то» и «не так». И от этого ощущения до звездной болезни, по-моему, несколько световых лет.
Писательский курс
Утопия Михаила Шишкина: другой посол Другой России (2014)
Книги Михаила Шишкина переведены на тридцать языков, у него есть премии «Большая книга», «Нацбест» и «Русский Букер», а сам он около двадцати лет живет в Швейцарии. Пережить всё это коллегам по цеху удается с трудом. Чем еще Шишкин не угодил русским писателям?
Из всех литературных претендентов на должность и.о. консолидированного русского Толстоевского XXI века у писателя Михаила Шишкина, определенно, лидирующая позиция. Западные рецензенты, правда, чаще поминают в сравнениях Чехова, Бунина и Набокова, но: а) стилистически это только комплимент, могучие старцы явно брали не филигранностью словесной выделки; б) рецензенты не забывают и о гуманистической мощи русского психологического романа, которую mr. Shishkin репрезентирует.
И в остальном, что называется, анкета безупречна. Пятидесятидвухлетний Михаил Шишкин – сын подводника, ветерана Великой Отечественной, кавалера двух орденов Красного Знамени, и учительницы; внук репрессированного – деда по отцу взяли как «подкулачника» и угробили на стройках коммунизма силами зэка; крещен еще в детстве, в юности успел и проникнуться диссидентскими идеями, и поработать дворником (потом отучился на ромгерме в МГПИ и работал уже учителем); словом, прошел правильный путь к пикам литературной славы.
Он пишет богато и сложно организованную, щедрую на аллюзии, напоминающую обо всех драгоценных веках русской словесности разом многоуровневую прозу. На его счету несколько романов, собравших, пожалуй, максимально вообразимый премиальный урожай, – иностранные регалии вынесем за скобки, но в Отечестве «Взятие Измаила» принесло Шишкину «Русский Букер», «Венерин волос» – разом «Нацбест» и «Большую книгу», а последний на данный момент роман «Письмовник» – снова «Большую книгу»; вся, стало быть, козырная премиальная тройка в наличии. Шишкина перевели на три десятка языков и хорошо издают во множестве стран. У Шишкина берут интервью ведущие мировые медиа, если хотят разобраться в потайных движениях Загадочной Русской Души. И то, что он с середины 1990-х живет в Швейцарии, в Цюрихе, не портит, понятно, дела: Лев Николаич, может, и запирался в Ясной Поляне, зато был и граф, и барин, разночинный же Федор Михалыч всяческим Баден-Баденом не брезговал, и ничего, никаких претензий.
Тем эффектнее и эффективнее оказался последний шишкинский демарш. В конце февраля 2013 года писатель опубликовал открытое письмо, в котором отказывался представлять Россию на очередной Нью-Йоркской книжной ярмарке. И мотивировал это – весьма жестко – идейно-моральными соображениями, нежеланием сотрудничать с правящим режимом страны, где «власть захватил криминальный коррупционный режим, где государство является воровской пирамидой, где выборы превратили в фарс, где суды служат начальству, а не закону, где есть политические заключенные, где госТВ превращено в проститутку, где самозванцы пачками принимают безумные законы, возвращая всех в Средневековье». Вполне вроде бы частный, пусть и публично оглашенный, отказ вызвал внезапные медийные толчки баллов на девять по шкале Рихтера. Слова Шишкина транслировали русские и мировые новостные агентства, он попал на первые полосы и в топ-новости, Рунет сошелся стенка на стенку в беспощадном и эмоционально зашкаливающем холиваре, коллеги-писатели, тоже на ярмарки ездящие и что-то там представляющие, поддерживали (реже) или обижались (куда чаще). С этих тектонических явлений мы и начали разговор, отвлекающий Михаила Шишкина от радостного события в частной жизни: в августе у него родился сын Илья, первый от нового (третьего по счету) брака.
– Михаил, вы, когда писали свое открытое письмо, могли предположить такой накал страстей и масштаб реакции? Или это стало стопроцентным сюрпризом?
– Скорее сюрпризом. Но и не написать это письмо я не мог. Уже участие в предыдущей ярмарке было для меня большим компромиссом. Власть долгое время пыжилась поддерживать иллюзию вменяемости и возможности диалога, сотрудничества, но после декабря 2011 года она стала невменяемой. Всё, что власть творит, вызывает рвотный рефлекс.
– Но среди тех, кто воспринял ваш жест без восторга, были не только идеологические оппоненты, но и ваши единомышленники. Логика простая: во-первых, мы, отправляясь на литературные саммиты – пускай и за счет государства, – представляем не режим, а русскую литературу, живую при всяком режиме, да еще и получаем возможность что-то сказать внешнему миру об истинном положении дел. Во-вторых, вы, писатель Шишкин, ставите нас в незаслуженно идиотское положение – вот мы живем в России, пытаемся что-то сделать, не продаемся, а теперь вы, давно живущий в Швейцарии, своим жестом превращаете нас чуть не в коллаборационистов и пособников, а сами как бы единственный принципиальный русский литератор. В-третьих, это уж больно похоже на пиар-жест, от которого вы ничего не теряете, а приобретаете – не так мало: внимание титульных мировых медиа, например…
– Все люди, мнение которых мне важно, меня поняли и поддержали.
Писателей используют на международных ярмарках, чтобы поддержать имидж преступной системы, в которую превратилось Российское государство. Я не хочу играть роль человеческого лица режима с политзаключенными. Я не хочу, чтобы меня и мои книги использовали. Каждый для себя сам проводит черту, которую он не может перейти.
