– Это те самые руины?
– В Мексике полным-полно руин, – Киндер распрямился и передал сумку Клаббо. Клаббо прошел к машине и забросил сумку в салон. – И множество чудес. Мне очень жаль, compadre, но руин, о которых говорила твоя жена, не существует в природе. Я не мог привезти тебя в несуществующее место, поэтому я привез тебя сюда. Это Пещера Древних. Опасное, очень опасное место, если не знать дороги. Недалеко от входа находится провал. Совсем-совсем близко. Людям вроде тебя это может быть интересно. Это бездонная яма. Я не могу не задаться вопросом, возможна ли такая вещь, как бездонная яма. Пойдем проверим, а?
Дон мельком подумал о той панике, которая, по идее, должна была его охватить. Однако он чувствовал себя превосходно, словно воспарил на седьмое небо. Эти люди помогали ему, стремились удовлетворить любую его потребность, а сейчас ему хотелось продолжать парить в объятиях душистого бриза, ласкающего его влажную кожу. Из глубины одурманенного сознания выплыло лицо Мишель, смотревшей на него с нежным неодобрением, затем растаяло как дым и больше уже не беспокоило его. Его подняли и понесли на плечах, как героя футбольного матча. Рамирес шел впереди, освещая дорогу факелом, который он соорудил из палки и тряпок, и в этом призрачном красноватом свете демоны – или тени демонов – скакали по пятам за людьми, цепляясь за ботинки.
Время пути измерялось эонами, звезды стыли и каменели в небесах, и кровь в венах Дона прекратила свое течение. Когда тропа пошла вверх, Рамирес затянул песню. Они приблизились ко входу в пещеру, и, хотя Дон практически утратил способность двигаться и думать, его поразили ее размеры. Она зияла, как покрытая шипами пасть Уробороса, а песня Рамиреса рассказывала о смерти и жертвоприношении.
Они прошли внутрь и двинулись по тоннелю. Пол был песчаным, и под подошвами изредка похрустывали осколки бутылок – память о былых попойках. Они проследовали по извилистому боковому проходу и вышли в большой зал. С потолка свисали сталактиты, свет факелов заиграл на вкраплениях слюды и кварца. Хотя Дон не очень ясно воспринимал происходящее, зал показался ему древним и зловещим – киста в гранитном сухожилии горы. От страха свело желудок. Страх – его слабое место – удалось усмирить и приглушить тем наркотиком, который его компаньоны подсыпали ему в баре.
– Вот дерьмо, – сказал Дон, не обращаясь ни к кому конкретно.
Его уложили на каменную плиту с гладким желобом вдоль продольной оси и несколькими глубокими канавками снизу. Поверхность плиты была наклонена к краю ямы метра два шириной. Запах гниения поднимался из глубины.
Мужчины зажгли факелы на стенах, закрепленные на подставках из черненого железа. Затем разделись до пояса, облачились в маски демонов, зверей и зверодемонов и затянули зловещий напев, сопровождаемый звуками свирелей, цимбал и пронзительного улюлюканья, которые жутким эхом отражались от каменных стен – здешних дозорных и свидетелей множества убийств и сцен насилия, одаривавших их кровавыми дарами.
Клаббо и Гюнтер изображали каких-то демонических обезьян, Киндер был хищной птицей с желтым клювом, а Рамирес выступал в обличье чудовищной летучей мыши. Киндер вытащил из-за пазухи уродливый каменный кинжал и небрежно держал его перед собой, как нож для колки льда. Рамирес вооружился не менее пугающим каменным томагавком и бесстрашно выплясывал на краю ямы, размахивая горящим факелом, зажатым в другой руке.
Жуткая песня приближалась к кульминации. Дон попытался освободиться, попробовал согнуть руку, принять сидячее положение и убедился, что его конечности все еще были тяжелее свинца – бесчувственные, онемевшие обрубки. Он закрыл глаза и принялся ждать. Напев сменился странной убаюкивающей интерлюдией, которая длилась несколько секунд или минут, затем мелодия возобновилась, но стала более пронзительной и дисгармоничной. Когда Дон собрался с силами, чтобы приподнять веки, его взору открылось поразительное зрелище левитирующего Рамиреса, похожего на марионетку, которую сперва вздернули вверх, а потом оттащили задом наперед в мрачную глубь пещеры. Он жалобно вскрикнул, взмахнул факелом и исчез.
Дон не мог видеть остальных, слышал только их крики и завывания, которые рассеивались в разных направлениях. Однако акустика здесь была обманчива. На какое-то время Дон потерял сознание. Когда он очнулся, факелы потухли, зал погрузился во тьму. Он освободился от наркотического дурмана, опутывавшего его тело и сознание. Его трясло от холода и едва сдерживаемого животного ужаса – несколько жутких мгновений.
Кто-то прошептал:
– Позволь тьме ослепить тебя изнутри, Дон. Вершится страшное.
Через два дня его обнаружило какое-то семейство, направлявшееся на рынок, на дороге у небольшой южной деревеньки; обгоревший на солнце, он был весь в синяках и порезах, с раной на виске, полученной, вероятно, при падении с высоты. Он похудел килограммов на десять и балансировал на грани смерти. Мишель прибыла вместе с полицией и сотрудниками консульства США. Даже доктор Плимптон вылетел первым же рейсом и сидел в больничном коридоре, осыпая себя упреками, причину которых Дон в силу своего состояния понять не мог.
Забравшись к нему в больничную койку, Мишель плакала и безостановочно целовала его, повторяя, что он абсолютно неверно истолковал ее слова утром – никаких руин они с профессором Трентом не осматривали. Никаких руин не существовало. А ездили они на виллу к одному немецкому ученому, чтобы послушать лекцию в неформальной обстановке. Телефонов в доме этого известного затворника не было. В автобусе, на котором их доставили, сгорела прокладка, и гостям пришлось провести сутки в ожидании другого транспорта. Ужасное недоразумение.
Разумеется, местные власти расспросили его о людях, с которыми он разговаривал, и о том, куда они его отвезли. Уже на тот момент имена, лица, детали событий практически выскользнули из памяти Дона, как угри из рыболовной сети.
Он совсем не помнил, как выбрался из пещеры. Через несколько лет единственное, что он вспоминал об этой поездке в Мексику, – это дни романтической страсти, проведенные им с Мишель в отеле, смутные образы каких-то заносчивых чиновников и опасных уличных бандитов, а еще какая-то процессия или вечеринка, где все носили жуткие маски. Все остальное тонуло в тумане. Мишель, со своей стороны, никогда больше к этому не возвращалась.
Глава вторая с половиной
Веначи, 1980
Энтомолог умер, прижав окровавленные губы к уху агента Крейна: склизкая багровая печать, которая сломалась в тот момент, когда голова ученого упала на подушку. Агент Крейн отступил на шаг от постели и от человека с остекленевшими глазами. Тяжелый черный револьвер лежал у левого виска покойника. Револьвер был еще теплым, пахло смазкой и раскаленным металлом. Прости-прощай, господин фигурант. Крейн достал из кармана платок и вытер испачканное кровью ухо.
Стены дома дрогнули от порыва ветра. Щиколотки агента лизнул сквозняк. Занавески вздувались и опадали, словно балаклавы на маленьких тяжело дышащих оконных ртах. За окнами было темно и холодно. Все вокруг громыхало, вздыхало, оседало.
