Дон считал их латиноамериканцами, поскольку слышал, как они беседуют на испанском, правда, с вкраплениями другого языка, который он не узнавал. Он ни разу не пробовал заговорить с работниками – только кивал, проходя мимо, либо обменивался с ними дружескими улыбками или взмахом руки. Его познания в испанском были близки к нулю. Это в равной степени удручало и интриговало его, после того как в один прекрасный день прошлой зимой, разбираясь в старых документах, он обнаружил записи времен своей молодости, сделанные им целиком на Español. Это были полевые заметки об исследовании системы пещер на Алеутских островах в эпоху администрации Никсона. Сто лет в обед, но господи боже… Как можно забыть язык? Как можно забыть о том, что ты когда-то знал язык? Перетряхивая свою дырявую память, он не находил в ней и воспоминаний о самой экспедиции. Темнота, пещера, он сам, висящий на веревке над пропастью, луч фонаря у него на каске, не нашаривающий твердой поверхности, капающие и булькающие звуки со всех сторон… Он сморгнул, встряхнулся, как это делал Туле, вбегая в дом в дождливую погоду, и двинулся дальше. Дальше от прошлого, которое с каждым днем становилось все более призрачным.
Сегодня, приметив у дороги пару довольно молодых парней, он моментально почувствовал: что-то не так, что-то неправильно. Парни были коренастыми и широкоплечими, их комбинезоны покрывала пыль и смола. Плоские желтоватые лица блестели от пота. Работая, они что-то бормотали себе под нос. Обрубленные засохшие ветки громоздились в тачках, словно горы деформированных конечностей. Да, было что-то необычное в их движениях, в исходившей от них ауре смутной угрозы, в их полуулыбках, больше походивших на ухмылки. Дон опустил глаза и увидел, что на загривке Туле вздыбилась шерсть, как происходило в тех случаях, когда он чуял опасность – близость незнакомой собаки или неизвестного существа, скрывающегося в кустах.
Парочка в конце концов заметила присутствие Дона и бросила работу, чтобы осмотреть его и незаметно обменяться репликами. Один из них оповестил о его присутствии напарников, скрытых в густых рядах зелени, издав пронзительный клич, напоминающий звук флейты, и точно такой же жуткий клич незамедлительно прилетел в ответ сразу с нескольких сторон.
Бог мой, его рот! У Дона перехватило дыхание, и он отвел взгляд от парня, все еще издававшего странный птичий крик; рот существа растянулся, как мембрана, превратившись в беззубую дыру размером с кулак. Его напарник облизнул губы и провел по бедру мачете жестом цирюльника, правящего бритву.
Дон кивнул с кривой улыбкой, притворившись, что не замечает их очевидной враждебности, и пошел вперед так быстро, как только позволяло ему достоинство. Полные смертельной угрозы обсидианово-черные глаза, не отрываясь, следили за ним, пока он не свернул за поворот. Дон мертвой хваткой сжимал в кармане газовый баллончик. Его зубы стучали.
В шеях этих двоих было слишком много позвонков. У прежних работников он ничего похожего не замечал. Оба работяги страдали одинаковым физическим изъяном, и Дона посетила безумная, параноидальная мысль – что они были актерами, дублерами основного состава, которых обычно снимают исключительно сзади или вне фокуса. Надень униформу на человека – и на расстоянии он сойдет за твоего лучшего друга. Безумие и паранойя. Безумие и паранойя в квадрате и кубе. С какого перепугу кому-то может прийти в голову изображать работников-мигрантов на деревенской лесной плантации? Почему его не покидает смутное подозрение, что он уже видел их при других обстоятельствах?
Они следят. Они следят за тобой, Дональд. Они любят тебя.
Этот непрошеный шепот, вырвавшийся из его подсознания, ударил Дона, словно током, хотя он тут же поспешил затолкать его обратно в подвал, где хранились его детские страхи – боязнь пауков и буки. Всю дорогу до дома он пробежал рысцой, словно стремясь обогнать бурю, оторваться от гнавшегося по пятам дьявола.
5
Один кофейник спустя послышалось рычание Туле, и свет фар упал на дорожку, ведущую к дому. Дон, прищурившись, посмотрел на часы. Приехали.
Курт и Кайвин прибыли на арендованной машине. У Курта в собственности было четыре автомобиля, включая «лексус» и классический «мини-купер» в наиполнейшей комплектации, ранее принадлежавший какой-то звезде второразрядных боевиков; но, как он однажды заметил, скорее рак на горе свистнет, чем колеса его малютки выедут на дорогу в пригороде Олимпии. Небо чуть-чуть развиднелось, на его фоне контрастно выделялись очертания амбара и трепещущих магнолий. Курт и Кайвин выбрались из машины, прошлепали по грязи и ворвались в кухню.
Кайвин была темноглазой и стройной, изящной, но и поджарой, как танцовщица. В своем простом сарафане персикового цвета, туфлях на низком каблуке и при полном отсутствии косметики она выглядела гораздо моложе своего предполагаемого возраста. В руках – сумочка из прозрачного пластика, дань последнему тренду, популярному среди городских модниц всех возрастов. Кайвин стояла в напряженной позе, отирая с лица дождевые капли. Ее веки были нежно-голубого оттенка, как крыло бабочки.
Туле осторожно обнюхал ее и принялся прыгать и неистово вылизывать ее ладони. Дон, который еще толком не общался с девушкой, если не считать короткого разговора во время свадебного приема, тут же без раздумий проникся к ней расположением. Суждение Курта можно было поставить под сомнение. Зато симпатиям Туле Дон доверял безоговорочно.
– Привет, пап. Добрались наконец. На редкость дерьмовая погодка.
Высокий и загорелый, Курт, несмотря на возраст, был все еще крепким, как тяжелоатлет; в старших классах и колледже он играл в американский футбол, был лайнбекером
[43] в основном составе команды Вашингтонского университета. Глядя на его элегантный, подогнанный по фигуре костюм, на блестящие иссиня-черные волосы и на трехсотдолларовую стрижку, которая сделала бы честь и губернатору, легко можно было предположить, что Курт направляется на деловую встречу.
– Это Винни, – он обвил мощной рукой хрупкие плечи девушки.
Винни кивнула и одарила Дона белозубой формальной улыбкой.
Дону оставалось только гадать, насколько хорош был ее английский. Он дружелюбно улыбнулся в ответ и пригласил их скорей проходить и располагаться. Взял у них куртки и начал разливать кофе, хотя тут же выяснилось, что Винни не очень-то его жалует, предпочитая чай, и по этой причине Курт отказался тоже. «Ну и ладно, мне больше достанется», – заявил Дон и принялся рыться в кухонных шкафах, пока не обнаружил в их недрах ржавую жестянку с травяным чаем, которая, судя по всему, начала собирать там паутину еще до отъезда детей в колледж.
Разлив чай, Дон помыл картофель и приступил к чистке, в которой он порядком поднаторел за долгие годы, следуя, как минимум, инстинкту самосохранения. У Мишель была масса талантов, но кулинарный в их число не входил. Поддерживая светскую беседу, Дон заметил, что Курт заскучал: он принимался барабанить пальцами по столу, когда отвлекался. Дон всегда подозревал, что его сын страдает синдромом дефицита внимания. Мишель не соглашалась, заявляя, что Дон и сам никогда не был блестящим собеседником, к тому же его любовь к сельской жизни вовсе не обязана была передаться Курту по наследству. Так или иначе, Дона всегда подмывало в научных целях испробовать на парне «Риталин»
[44]. Он поинтересовался, как у сына обстоят дела на работе – Курт занимал пост исполнительного вице-президента в аэрокосмической компании в Сиэтле.
