Выработка позиции Венгрии на предстоящей дрезденской встрече стала предметом обсуждения на Политбюро ЦК ВСРП 19 марта. Смысл этой позиции заключался в следующем: реформы в Чехословакии – ее внутреннее дело; руководству ВСРП следует продолжать поддерживать Дубчека и в то же время пытаться воздействовать на лидеров КПЧ, чтобы те проявляли больше осмотрительности в проведении реформ и учитывали обеспокоенность друзей по поводу негативных явлений
[647]. Именно в таком духе Кадар и выступил в Дрездене
[648]. Его сдержанность особенно явно контрастировала с истерическими возгласами Гомулки. Контраст покажется тем более резким, если вспомнить, какую роль каждому из этих политиков пришлось сыграть в 1956 году. За 12 лет роли изменились. «С течением лет, – замечает польский публицист В. Ворошильский, непосредственный свидетель венгерской революции 1956 года – террор в Венгрии ослаб, обнаружился и исторический парадокс: в то время как обожаемый в Октябре (1956 год – А. С.) «вождь нации» Гомулка постепенно загонял страну в состояние все большей политической и экономической зависимости от СССР, растущего угнетения, нищеты и лжи – ненавидимый (и справедливо) Кадар как бы искал путей выхода из ловушки, довольно успешно пускался в экономические эксперименты, умеренно либерализировал режим, стремился прийти к соглашению с народом и его интеллигенцией»
[649]. На каждом из этих двух незаурядных коммунистических политиков лежало, по выражению известного левого политолога Исаака Дойчера, клеймо «Made in Stalinism» и каждый из них был готов пойти на удушение реформ, если видел в них угрозу социализму в его понимании. Однако если Гомулка переживал весной 1968 года острый кризис доверия, то Кадар, напротив, как раз в это время достиг верхней точки своей популярности внутри страны, а по мере первых успехов задуманной реформы рассчитывал на еще большее укрепление собственных позиций в руководстве ВСРП. Удар по начинаниям чехословацких коллег, менее искусных, чем он, в тактике политического маневрирования, мог отрицательно сказаться и на судьбе его реформы, а значит, и на личном престиже венгерского лидера как в глазах соотечественников, так и в зарубежном общественном мнении, хотя и не забывшем кровавую драму 1956 года, но все же успевшем признать Кадара не только коммунистом-реформатором, но и наиболее либеральным и респектабельным из восточноевропейских коммунистических лидеров. Все это предопределяло различия в действиях Кадара и Гомулки.
Кадар в Дрездене выразил солидарность с реформаторскими планами КПЧ. В то же время он обратил внимание и на «негативные явления», напомнившие ему пролог венгерской «контрреволюции» 1956 года, поскольку и контрреволюционеры «начинают с невинных студенческих демонстраций, с выдвижения рассчитанных на дешевый успех требований, легко вводящих людей в заблуждение»
[650]. Логика событий может привести в стан врагов и тех, кто, как Имре Надь, изначально не был контрреволюционером, отметил вождь ВСРП. Впрочем, Кадар высказал надежду, что продолжение будет не таким, как в 1956 году в Венгрии. Он полагал, что КПЧ способна справиться с трудностями собственными силами и без применения жестких административных мер. При составлении коммюнике он просил коллег из братских партий воздержаться от положений, способных быть интерпретированными как вмешательство во внутренние дела КПЧ.
Представители КПЧ в ходе дрезденской встречи вежливо и, по мнению Кадара, «правильно отвергли те утверждения и обвинения, с которыми нельзя было согласиться»
[651]. Встреча прошла безрезультатно, преодолеть расхождения во взглядах на суть процессов, происходивших в Чехословакии, не удалось. Особенно недовольны итогами встречи были сами хозяева. Главный идеолог Социалистической единой партии Германии (СЕПГ) Курт Хагер 26 марта, выступая на научной конференции, посвященной 150-летию со дня рождения Карла Маркса, положил начало открытой критике в странах советского блока не только отдельных «ревизионистских» проявлений в Чехословакии, но и всей проводимой руководством КПЧ политики уступок. В справке Отдела ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран от 26 апреля отмечалось, что после дрезденской встречи товарищи из ГДР последовательно высказывались за «оказание коллективной помощи со стороны братских партий руководству ЧССР, вплоть до применения «крайних мер» для обеспечения социалистических завоеваний Чехословакии, если обстоятельства этого потребуют»
[652].
В Венгрии реакция на итоги встречи была несколько иной даже со стороны деятелей ортодоксального крыла ВСРП, не хотевших слишком далеко идущих реформ в своей стране. Один из них, член Политбюро ЦК ВСРП Золтан Комочин, выступая 26 марта по национальному телевидению, сказал о том, что для руководства ВСРП определяющими в оценке действий «братской партии» остаются решения январского пленума ЦК КПЧ, имевшие целью ликвидацию пережитков «культа личности», осуществление «социалистической демократии», урегулирование экономических проблем. Он отметил, что в Чехословакии имеются и «нежелательные», с точки зрения венгерского руководства, явления: отсутствие единства в партийном руководстве, должного контроля за пропагандой, твердости в идеологической и культурной политике. Сложившаяся ситуация, заключил Комочин, требует от лидеров КПЧ ведения «борьбы на два фронта» – как против «догматических», так и против «ревизионистских» сил
[653].
В свою очередь реформаторски настроенный премьер-министр Енё Фок, находясь 30 марта в Париже, заявил, что венгерское руководство разделяет цели, которые поставили перед собой партия, правительство и народ Чехословакии
[654]. Подобного рода заявления венгерских лидеров вызывали тем больший международный резонанс, что многие западные политические наблюдатели к этому времени уже начали проводить параллели между развитием событий в Чехословакии и начальным этапом венгерского кризиса 1956 года. Среди прочих об этом говорил Збигнев Бжезинский 13 марта в Колумбийском университете
[655]. Указывая на сходство процессов, западные эксперты выражали опасения и в связи с возможностью аналогичной реакции руководства СССР.
