По свидетельству В. Мусатова
[714], взамен за участие венгерских войск в операции Брежнев обещал Кадару экономическую помощь. Сам Кадар, не отрицая этого факта, все же отказывался признать названный довод существенным, а тем более решающим: «было бы бессмысленно предполагать, что мы так мелочно торговались за счет наших чехословацких соседей. Именно мы, которые так много сделали для спасения ситуации»
[715]. Думается все же, что он несколько лукавил: страх перед экономическими санкциями СССР мог сыграть свою роль в позиции Кадара, осознававшего все издержки участия в сомнительной военной акции для своего престижа жесткого и авторитарного, но при этом реформаторски настроенного коммунистического политика. Речь, правда, могла идти не об экономической помощи, а скорее о готовности Москвы дать зеленый свет венгерским реформам при условии, что они не распространятся с экономики на политическую сферу.
Советские лидеры, никогда не упуская из виду венгерский опыт 12-летней давности, вместе с тем избрали несколько иную тактику, нежели в 1956 году. Если тогда они предпочли осуществить акцию собственными силами, то в 1968 году, напротив, стремились интернационализировать конфликт, представить чехословацкий вопрос как общее дело всего советского лагеря, разделив с союзниками ответственность за принятые меры. Тем не менее при выработке конкретного плана действий был взят за основу апробированный в Венгрии сценарий приведения к власти сил, заявляющих о разрыве со старым правительством (как и в 1956 году, новое правительство хотели поначалу назвать Революционным рабоче-крестьянским). Когда после провала первоначального плана в конце концов решено было сделать ставку на словацкого политика Густава Гусака, также сработала ассоциация с польскими и венгерскими событиями 1956 года: Гусак подобно Кадару и Гомулке тоже представал в общественном мнении жертвой прежнего режима и вместе с тем оказался для Кремля человеком надежным, поскольку способным к реализации продиктованной из Москвы программы нормализации.
Вернувшись в Будапешт, Кадар созвал 20 августа Политбюро ЦК ВСРП. Судя по записям, он был в тот день весьма критичен в отношении советского руководства. Ситуация, сложившаяся в Чехословакии, вызывала у него аналогии не с венгерскими, а скорее с польскими событиями 1956 года, когда неплохо сработал мирный сценарий. Соответственно и венгерский рецепт разрешения кризиса здесь, по его мнению, не подходил. Однако если мы откажемся участвовать, рассуждал Кадар, это создаст еще большую напряженность, нервозность, еще более осложнит ситуацию, сделает ее непредсказуемой. К тому же, если Венгрия останется в стороне, повторял он, она лишит себя возможности хоть сколько-нибудь влиять на дальнейшее развитие событий. Речь, таким образом, шла о печальной необходимости. Политбюро, приняв к сведению эти доводы, санкционировало решение об участии венгерских войск в военной акции
[716]. Все руководство партии, вспоминал Кадар в конце 1980-х годов, искренне сожалело, что наши усилия по примирению Москвы и Праги оказались безрезультатными
[717]. Однако, поскольку выбор был сделан, пришлось заняться пропагандистским обеспечением акции 5 стран
[718]. В целом венгерская пресса занимала гораздо более сдержанную позицию, нежели пресса других стран, участвовавших в военной акции. Сам Кадар после 21 августа демонстративно мало выступал перед венгерской публикой по чехословацкому вопросу, как бы давая ей понять вынужденность своей интервенционистской позиции. С другой стороны, сам факт участия Венгрии в военной акции был должным образом использован советским руководством в его пропаганде и служил ему серьезным аргументом в их спорах с «еврокоммунистами», сомневавшимися в целесообразности силового решения. Так, А. П. Кириленко, принимая в ноябре 1968 года деятеля итальянской компартии, ее будущего лидера Э. Берлингуэра и пытаясь доказать ему необходимость военного вмешательства в Чехословакии, ссылался на Кадара, который хорошо знает, что такое контрреволюция и именно поэтому вместе с другими лидерами социалистических стран выступил за «пресечение опасного развития в Чехословакии». О том, что Кадар дольше других противился акции и внутренне так никогда и не признал ее политической целесообразности, речи, разумеется, не шло. Показательно, что главным мотивом, послужившим для принятия военного решения, Кириленко называл стремление не допустить повторения в ЧССР венгерских событий с их многочисленными жертвами
[719]. Несколько позже Кадар и венгерское руководство заняли довольно жесткую, хотя и более мягкую в сравнении с тем, что имело место в СССР и ГДР, позицию в отношении тех венгерских интеллектуалов, которые осмелились публично осудить военное вмешательство в Чехословакии
[720]. В стране в целом сохранялась довольно спокойная ситуация. Как отмечалось в донесении посольства СССР в Венгрии, «ни развитие событий в Чехословакии, ни совместная военная акция пяти социалистических стран, не вызвали заметного ухудшения политических настроений в Венгрии», это касалось и творческой интеллигенции, вызывавшей особое беспокойство как потенциальный источник оппозиционных настроений. Посольство объясняло это «политическим опытом, накопленным в период с 1956 года, доверием к руководству ВСРП и занятостью внутренними делами»
[721].
