Расклад сил на международной арене и позиция западных держав благоприятствовали силовому выбору Москвы. Восточноевропейская политика США и их союзников по НАТО была подчинена задачам сохранения стабильности в отношениях с СССР. Хотя в американских политических кругах звучали и мнения о необходимости более активной и жесткой политики противодействия Кремлю, доминировала все же та точка зрения, что усиление полицентрических тенденций в восточноевропейском лагере нарушит сложившийся баланс сил в Европе, увеличит напряженность на континенте и потому нежелательно для Запада. На протяжении всей «Пражской весны» правительство США последовательно дистанцировалось от архитекторов чехословацких реформ, стараясь не давать СССР и его союзникам малейшего повода для обвинений во вмешательстве во внутренние дела ЧССР и, соответственно, предлога для ответных силовых действий
[722]. Госдепартамент использовал доступные ему рычаги давления на прессу, сдерживая проявление симпатий к происходящему в Чехословакии. Более того, используя дипломатические каналы, он неоднократно призывал пражских реформаторов к сдержанности и осторожности, прямо давал понять, что не поддержит требования чехословацкого нейтралитета, поскольку их выдвижение увеличивает риск драматического развития. Исходя из незыблемости ялтинско-потсдамских договоренностей, США и другие западные державы и после 21 августа вопреки всей своей пропагандистской риторике не только не были склонны к далеко идущим санкциям против СССР, но в целом демонстрировали отсутствие каких-либо особых интересов во внутренних делах стран восточноевропейского блока. Как в либеральных, так и в консервативных кругах разных стран существовали к тому же опасения, что успехи пражских реформаторов усилят влияние левых идей и партий на Западе, что казалось явно нежелательным, особенно в свете только что пережитых майских волнений во Франции. Некоторая жесткость была проявлена лишь на встрече госсекретаря США Д. Раска с послом СССР в Вашингтоне А. Ф. Добрыниным 30 августа. Речь шла о том, что в случае аналогичной акции СССР и его союзников в отношении Румынии США могут принять в ответ серьезные меры в целях смены власти в Восточной Германии
[723]. Никаких военных акций против Румынии, однако, не планировалось, и угроза повисла в воздухе.
Как и в случае с венгерскими событиями 1956 года, США фактически признали за Советским Союзом свободу рук в сфере своего влияния. При этом принимались во внимание намеченные на осень переговоры по ограничению стратегических вооружений, сорвать которые из-за Чехословакии не хотелось. Кроме того, уязвимым местом для позиции США оставалась война во Вьетнаме. В случае проведения более жесткой политики на чехословацком направлении уходящая администрация Л. Джонсона не могла избежать назойливых напоминаний, в первую очередь от своих американских оппонентов, о собственной ответственности за не оправдавшуюся вьетнамскую акцию.
Некоторые влиятельные западные наблюдатели резонно замечали к тому же, что акция ОВД от 21 августа 1968 года при всей недопустимости ее методов носила в известном смысле оборонительный характер, будучи субъективно направленной на восстановление пошатнувшихся позиций СССР в одной из ключевых стран своей зоны безопасности, сохранение достигнутого паритета, а отнюдь не на овладение новым геополитическим пространством. Особенно откровенно говорил об этом, пожалуй, генерал Ш. де Голль, который, кстати сказать, еще осенью 1956 года шокировал французское общественное мнение фактическим оправданием советских действий в Венгрии интересами равновесия сил в Европе
[724].
Убеждение в том, что большой войны из-за Чехословакии не будет, сыграло немалую роль при выработке окончательного, силового решения. Характерны в этой связи слова министра иностранных дел СССР А. А. Громыко, произнесенные 19 июля на заседании Политбюро ЦК КПСС: «Я думаю, что сейчас международная обстановка такова, что крайние меры не могут вызвать обострения, большой войны не будет… Международная обстановка сейчас не таит никаких неожиданностей для нас»
[725]. Тезис о том, что «большой войны не будет» слово в слово совпадает с тем, что говорил Н. С. Хрущев на заседании Президиума ЦК КПСС 31 октября 1956 года в связи с венгерскими событиями
[726].
Хотя военная операция была проведена генералами четко
[727]
[728], политическая акция, несмотря на предостережения Кадара, явно не удалась. Вопреки чересчур оптимистическим прогнозам советского посольства, на протяжении многих месяцев дававшего в Москву искаженную картину общественных настроений и соотношения сил в партийном руководстве
[729], «здоровые силы» так и не сумели добиться большинства в Президиуме ЦК КПЧ, президент Л. Свобода отказался признать марионеточное правительство «друзей Москвы». Как Национальное собрание ЧССР, так и состоявшийся в конце августа XIV съезд КПЧ (кстати, единственный в истории партии съезд, прошедший нелегально) осудили акцию. На ее незаконный характер указал и представитель Чехословакии на заседании Совета Безопасности ООН, где 21 августа состоялись жаркие дебаты
[730]. Поскольку вариант с приведением к власти новой команды по венгерскому образцу не сработал, тактику пришлось менять на ходу. Вывезенных в СССР под конвоем членов и кандидатов в члены Президиума ЦК КПЧ А. Дубчека, Ф. Кригеля, Й. Смрковского, О. Черника, Й. Шпачека и Б. Шимона усадили за стол переговоров в числе представителей чехословацкой стороны и навязали им целый ряд новых, еще более жестких, чем в Чиерне-над-Тисой и Братиславе, ультимативных требований. «Все, что мы могли сделать в Москве, – это попытаться ограничить потери и сохранить возможно больший простор для дальнейших самостоятельных действий… Я не терял надежды, что нам удастся спасти существенную часть своих реформ», – вспоминал Дубчек в одном из поздних интервью
[731]. Эти иллюзии, однако, не оправдывались. Под давлением Кремля руководство ЧССР постепенно расширяло пределы компромисса, шло на новые уступки, и это в конечном итоге привело к окончательному отказу от реформаторского курса и последующему удалению из партийных рядов всех, кто был к нему причастен.
