Выраженное Черняевым мнение о невмешательстве Москвы во внутренние венгерские дела, связанные с переоценкой событий 1956 года, не стало, впрочем, единственным в среде советской партийно-государственной номенклатуры. Иной позиции придерживался председатель КГБ СССР В. А. Крючков, осенью 1956 года служивший третьим секретарем посольства СССР в Венгрии. Развернувшаяся в Венгрии кампания по пересмотру характера событий, по мнению Крючкова, нацеливалась на «дискредитацию всего пути, пройденного ВСРП, подрыв авторитета партии и ее нынешнего руководства, разжигание недружественных Советскому Союзу настроений»
[768]. Для того чтобы по возможности воспрепятствовать ее проведению, Крючков предлагал передать в распоряжение партаппарата ВСРП хранившиеся в подведомственных КГБ архивах документы 1930-х годов, проливавшие свет на неблаговидную роль И. Надя как агента-осведомителя органов НКВД, виновного в аресте и гибели некоторых венгерских коммунистов (об этом речь уже шла на страницах нашей книги). Учитывая популярность И. Надя среди сторонников кардинальных реформ и превращение этого политика в своего рода символ сопротивления венгерского общества навязываемым ему извне тоталитарным формам правления, его компрометация могла стать орудием (насколько эффективным – это другой вопрос) контрреформаторских сил в ВСРП в противоборстве со своими идейно-политическими оппонентами. Крючков убедил своих соратников по Политбюро ЦК КПСС в том, что предложенный им шаг отвечает интересам СССР, поскольку ослабил бы политические и моральные позиции антисоветски настроенных сил в рядах активизировавшейся в 1989 году и уже открыто претендовавшей на власть венгерской оппозиции. Документы были переданы в Будапешт, и первый секретарь ЦК ВСРП К. Грос доложил партийному пленуму о раскрывшихся фактах, которые были весьма болезненно восприняты большинством узкого партактива. Не только реформаторски настроенные председатель ЦК ВСРП Р. Ньерш и премьер-министр М. Немет, но и гораздо менее последовательный в этом отношении К. Грос пришли к выводу о нецелесообразности обнародования полученных из Москвы документов, поскольку это лишь подлило бы масла в огонь общественно-политического противостояния, но отнюдь не повлияло бы на происходивший пересмотр исторических оценок
[769]. Документы, о которых идет речь, не публиковались до 1993 года.
Попытки части руководства ВСРП при довольно слабой поддержке Москвы воспрепятствовать продвижению новой линии в оценке происходившего осенью 1956 года оказались совершенно неэффективными. Кардинального пересмотра теперь было не избежать, дальнейшее изучение, трактовка октябрьских событий отныне приняли неконтролируемый характер, определяясь наряду с закономерностями развития самой науки и широким интересом общественного мнения к проблеме отнюдь не ходом внутрипартийных дискуссий, а прежде всего динамикой политических процессов, происходивших в 1989 году в венгерском обществе в условиях кризиса власти ВСРП и активизации оппозиционных движений, становившихся все более массовыми. Таким образом, выступление Пожгаи явилось жестом хотя и важным для партийных реформаторов, рассчитывавших удержаться на плаву, но запоздалым для партии в целом, и более того, способствовавшим делегитимизации власти ВСРГТ. Уже к весне 1989 года роль аппарата ВСРП в формировании образа событий 1956 года была сведена к нулю. Обновить охранительную платформу, заложить под нее новые основания, таким образом, явно не удалось. Даже мягкие сторонники прежней «контрреволюционной концепции» во главе с главным идеологом партии Д. Ацелом понимали, что саму формулу контрреволюции следует решительно отбросить, предложив более взвешенный подход, отметив двойственный характер октябрьских-ноябрьских событий. Позиция Береца подвергается критике за односторонность
[770]. В начале 1989 года стало особенно очевидно, что вопреки тем иллюзиям, которые когда-то питал Кадар, речь идет не о спорах по предмету, отвлеченному от сегодняшних венгерских реалий: раскол партии и общества по вопросу об отношении к событиям 1956 года становился конфликтогенным фактором, источником серьезной политической и социальной напряженности. Конечно, не выступление Пожгаи породило этот раскол, но оно его четче обозначило.
Самым первым следствием выступления Пожгаи стала эскалация требований реабилитации репрессированных и прежде всего И. Надя, по образному выражению Я. М. Райнера, оказавшегося «едва ли не самым живым участником венгерского демократического процесса на его самой динамичной стадии»
[771]. Актом, окончательно подорвавшим основы легитимности кадаровского правления, и одновременно символом завершения всей 32-летней эпохи стала собравшая сотни тысяч людей массовая манифестация 16 июня 1989 года при перезахоронении Имре Надя и трех казненных вместе с ним его соратников.
Перезахоронение останков Имре Надя. Июль 1989 года
Кадар скончался 6 июля 1989 года, по символическому совпадению в тот самый день, когда венгерский суд формально реабилитировал Имре Надя. Человек, с большей или меньшей эффективностью управлявший Венгрией более 30 лет и некоторое время персонифицировавший собой реформаторское начало в социалистическом лагере, еще при жизни мог увидеть сделанный своей нацией выбор в пользу чуждых ему западных моделей, основанных на политическом плюрализме. С 33-летней дистанции стал очевиден парадокс: не будучи в отличие от Кадара сильным политическим практиком и хуже представляя себе пределы возможного, И. Надь, вопреки своим левым убеждениям ставший (как отмечалось в этой книге выше) знаменем сил, выступавших в конце 1980-х годов за смену системы, в известном смысле доказал перед Кадаром, пусть заочно, свою историческую правоту. Кадар умер, оставив свое «политическое завещание» – серию интервью по широкому кругу проблем новейшей истории Венгрии, которое в новых условиях было уже не обязательным для всей системы политпросвещения программным документом, а всего лишь одним из исторических источников в ряду многих других.
