В решениях сессии Социалистического Интернационала, состоявшейся в Цюрихе в начале марта 1956 года, отмечалось, что отречение от Сталина не изменило характера советского режима, остающегося диктатурой. Что же касается тезиса о многообразии форм перехода к социализму, прозвучавшего в отчетном докладе
[608], то это не более чем опасная тактическая уловка – речь идет только лишь о предпочтительности подрыва парламентской демократии «мирным путем» (т. е. по образцу чехословацкого путча 1948 года), а социал-демократы получают своего рода «приглашение» принять участие в собственном уничтожении. В программных документах Социнтерна и выступлениях его лидеров отмечалось, что точно также, как существуют различные пути к социализму, существуют и фундаментальные различия между коммунистами и социал-демократами в понимании социалистической цели, ибо не может быть деспотического социализма.
С другой стороны, часть западной, и не только европейской, но и американской, либеральной интеллигенции увидела в самокритике режима его известную способность к эволюции. Лично знавший Эренбурга крупный русский филолог-эмигрант профессор Гарвардского университета Роман Якобсон посетил в мае 1956 года Москву и по итогам поездки пришел к выводу о начинающемся ренессансе культурной жизни (и в том числе гуманитарного знания) в СССР и о том, что «в настоящее время ничто не может воспрепятствовать научному сотрудничеству Запада и Востока»
[609]. Некоторые французские интеллектуалы связывали с XX съездом КПСС аналогичные надежды; надо сказать, что именно они особенно болезненно отреагировали на силовую акцию СССР в Венгрии.
Во время сильной антисоветской кампании во Франции определенным диссонансом прозвучало одно из интервью умудренного опытом генерала де Голля, в то время не обремененного каким-либо официальным статусом, ждавшего своего часа, чтобы вернуться на вершину французского политического Олимпа – это случилось в конце мая 1958 года. Выдающийся военачальник и крупный политик акцентировал внимание на том, что советская акция в Венгрии носила в известном смысле оборонительный характер, поскольку речь шла отнюдь не о распространении сферы влияния СССР на новые земли, а только лишь о стремлении любой ценой удержать под контролем одну из стран, вследствие итогов Второй мировой войны отошедших к советскому лагерю
[610]. Позиция де Голля как бы подтверждала мнение Жана Поля Сартра, который говорил Константину Симонову, находившемуся во Франции в декабре 1957 – январе 1958 года: интеллектуалы правого толка, которые были по меньшей мере равнодушны к Советскому Союзу и проходящему в нем социальному эксперименту, куда спокойнее отреагировали на венгерские события. «А я был ими крайне взволнован именно потому, что я был и остаюсь другом Советского Союза»
[611].
«Ноябрь 1956 года был, кажется, самым трудным месяцем в моей жизни: чересчур было горько расплачиваться за чужие грехи», – вспоминал Эренбург десятилетием позже, подводя итоги. Главный же урок событий в Венгрии и вокруг нее заключался, по его мнению, в следующем: «Я вылечился от недавнего простодушия: понял, что понадобятся долгие годы, может быть, десятилетия, прежде чем мы окончательно растопим огромные льдины холодной войны, прежде чем у нас весна войдет в свои права. Я думал, что вряд ли до этого доживу, но этим нужно жить, за это бороться». В начале 1957 года Эренбург отказался участвовать в антиамериканской истерии, развязанной в условиях временного обострения холодной войны и ухудшения советско-американских отношений. Более того, он пошел явно против течения и выступил со страниц «Литературной газеты» в защиту американской культуры
[612].
Подобные выступления, а тем более невыполнение директив ЦК в связи с хельсинкской резолюцией, вызывали дополнительное раздражение некоторых кремлевских ортодоксов. Показательно, однако, что и в любимой Эренбургом Франции были влиятельные силы, не заинтересованные в разрядке и опасавшиеся, что деятельность писателя может склонить кого-то из его французских коллег к сотрудничеству с СССР, нарушению бойкота. В январе 1957 года писатель не получил французской визы и не сумел выехать в Париж для участия в новом заседании бюро Всемирного Совета мира. Советский Союз представлял украинский драматург и общественный деятель А. Корнейчук, имевший за плечами опыт работы в сталинском Наркоминделе и никогда не отклонявшийся от внешнеполитической линии партии. «Видимо, боялись не жёсткости, а мягкости», с иронией заметит в этой связи Эренбург в мемуарах. По просьбе Эренбурга Корнейчук всё же распространил среди членов Всемирного Совета мира обращение писателя к участникам движения в защиту мира. «Сейчас как никогда важной нам кажется задача преодолеть новый виток холодной войны», – таков был лейтмотив его несостоявшегося выступления
[613]. Примерно в это же время Эренбург адресует письмо д’Астье: «я считаю, что нам надо сделать всё возможное, чтобы избежать раскола»
[614]. Принципиальным успехом Эренбурга в деле преодоления культурной блокады СССР, увенчавшим его многомесячные усилия, явилось проведение весной 1957 года в Москве и Ленинграде новой, пусть скромной, представленной главным образом репродукциями, выставки французского искусства. Писатель Веркор, чей приезд в СССР был связан именно с ее подготовкой, выступил затем во французской прессе
[615].
