Живая! Боговы охотники, живая!
– Стой! С ума сошла! – Кто-то ухватил Барболку, сжал до боли плечи. Пирошка замахала ручонками, за плечом сестренки поднялась насупленная Илька, тоже в земле. На щеке – синее пятно, три пятна на шее.
– Горячо, – пожаловалась старшая, младшая шмыгнула носом, глазенки совсем заплыли.
– Мертвые они, гица! Мертвые!
Широкая спина заслоняет и солнце, и сестренок. Резкий свист, рвущийся из-под земли протяжный ослиный рев. Миклош отступает, какой он бледный. Безголовая Пирошка среди белой травы, рядом – Илька, худенькое тело разрублено пополам, но крови нет, у мертвых кровь не течет.
– Сжечь ведьму! – рычит кто-то под ухом. – И все семя ейное!
Ее дети тоже стали бы ведьминым семенем, выйди она за Ферека. Но если б она вышла за Ферека, отец его не убил бы, а мать не скормила обоих Холодной Гостье. Пирошка была бы жива, и Илька…
4
Магнины работнички умерли второй раз. На солнце, от чистой стали. Теперь по ним можно плакать, их можно закопать на кладбище, посадить у изголовья калину и кошачьи розы. Больше сестрам не носить воды, не таскать мешков, не искать золота, не уводить живых. Их нет в этом мире и не будет!
Миклош Мекчеи вложил саблю в ножны. Как же он испугался, когда Барбола позвала упыренка по имени. Хорошо они с Янчи успели…
– Больше тут ловить нечего, – витязь старался говорить спокойно, – я отвезу гицу в Сакаци, хватит с нее. Янчи, приглядишь тут? Я к закату вернусь.
– Да хоть бы не возвращался, – махнул рукой доезжачий, – кто мог, тот вылез, а землю таскать дело нехитрое.
– Я вернусь, – повторил сын Матяша, – кто начал, тому и заканчивать.
Будь его воля, он бы поднял Барболу на руки и понес до коня и дальше, но жена Пала предпочла идти своими ногами. Аполка – та повисла бы на нем не хуже повилики, хотя почему повисла бы? Уже висит! Вроде маленькое, слабенькое, а все соки высосет.
– Гици, – Барбола остановилась, – спасибо вам, только я сама дойду.
– В рубашке? – попробовал пошутить Миклош.
– Ну, доеду, только лошадь дайте.
– А потом меня Пал убьет? – Как мерзко врать, но правду не скажешь, рано еще.
– Хорошо, – кивнула Барболка и замолчала. О чем она думала? Или о ком? Уставшая, растрепанная, молчаливая, она была в четыре, в восемь, в шестнадцать раз прекрасней приходящей к нему в снах красавицы.
Миклош вскочил на коня, принял из рук Калмана сакацкую господарку. Несколько часов на одной лошади и вечность врозь.
– Я скоро вернусь.
– Вернешься! – заголосила связанная мельничиха. Она больше не пряталась, не юлила. Зачем? Все равно на закате ждет костер. – Вернешься и останешься! Ой, останешься! Не в земле, не на земле!
– Замолчи! – зарычал мельник, – всех нас загубить хочешь! Не слухай ее, господарь, ведьма она. У, проклятая! Сожгут тебя и поделом! Золото ей занадобилось, работнички ей занадобились, а то жили мы плохо!
– Сказните ее! – рванулась к Матяшу красивая молодуха. – Гадюку треклятую!..
– Мармалюцу родной кровью кормила! – завыл и сын. – И нас бы не пожалела…
– А чего вас жалеть? – прошипела ведьма. – Плесенью были, плесенью сдохнете! А вот ты, Барбола, долго жить будешь. И меня помнить! Чтоб тебя за чужое били, за твое плевали, чтоб…
Миклош рванул повод, заорал, отползая в сторону мельник, кованые копыта обрушились на мельничиху, вколачивая подлые слова обратно в оскаленную пасть. Дико завизжала молодуха, что-то мерзкое свилось дымной струйкой, утекло в подпол, захрапел и прянул назад жеребец, лопнуло, раскатилось по ягодке рябиновое ожерелье, смешалось с поганой кровью. Барбола молчала, только руки вцепились в конскую гриву да билась на шее голубая жилка.
– Сжечь гадюку, – рявкнул Миклош, – да не на закате, а сейчас! Вместе с домом… А этих – в Колодцы, пусть с ними люди решают.
Часть третья
Brahms J. Hungarian Dance № 2
[11]«На вершине лета 329 года жена Миклоша Мекчеи родила сына, которого нарекли Лукач. Счастье Матяша при виде родимого пятна в виде летящего ястреба на плече внука было безмерно, ибо такое же было на плече Гергея Великого и Иштвана Волчьего и сулило великие дела. Король Иоганн, узнав о том, что у племянницы родился сын, прислал богатые подарки и пригласил Миклоша с женой и сыном в Крион. Господарь наш Миклош Медвежьи Плечи заподозрил в сем приглашении предательство и, дабы оградить новорожденного наследника от участи заложника, не оскорбляя короля, отписал, что поклялся побратиму своему Палу Карои, что Миклош с семьей проведут осень и зиму в Сакаци…»
Хроника монастыря святого Ласло Алатского
Глава 1
1
– Как красиво! – Сакацкая господарка набросила на плечи шаль с осенними листьями. Аполка вышивала ее для хозяйки осень и половину зимы, тщательно подбирая шелка. И угадала! В вишневом, оранжевом и коричневом Барбола стала еще красивее, жаль, муж не оценит. Пал Аполке тоже нравился, хоть она и не могла понять, что нашла чернокудрая красавица в седом витязе. Однажды агарийка спросила об этом мужа, тот задумался и сказал, что не знает, но любовь и на воде горит и в соломе гаснет. Может и так, но как было бы страшно, если б ее отдали не за Миклоша, а за Пала Карои.
Устыдившись своих мыслей, Аполка порывисто обняла подругу, та ответила недоуменным взглядом и улыбнулась. В черных глазах блеснули золотые искры, словно осенние листья на черной воде. В Сакаци про них с Барболой говорят, что они, словно весна с осенью, одна цветами да птицами хороша, другая – вином да яблоками. Миклош любит весну, Пал – осень, и все счастливы.
– Не хочу домой, – призналась Аполка, – так бы и не уезжала.
– И не уедешь, – тряхнула кудрями сакацкая гица, – Пал говорит, Матяш… Свекор твой пишет, чтоб не спешили вы. Боится Лукача из Алати отпускать.
– И правильно делает. – Миклош вечно так, подкрадется, как кот, и прыгнет. – Что мы в Агарии позабыли? Бабочек, так они и тут летают.
Любимый все помнит. Все! Старую акацию, ее признание, алую бабочку, нагадавшую им любовь… Аполка счастливо улыбнулась.
– Я Барболе шаль вышила. Тебе нравится?
– Как же иначе? – Миклош поцеловал жене руку, – эти пальчики творят чудеса, но к такой шали нужны серьги. У тебя – серебряные лани, а гице нужны золотые лисицы! Аполка, подарим Барболе рубины?
– Не надо, – замотала головой подруга, – не люблю я золото.
– Эх, ты, пасечница! Тебе волю дай, ты в рябиновых бусах ходить станешь, – Миклош чмокнул жену в щеку. – Пойду, отпишу отцу, что мы остаемся, и про серьги не забуду.
