Неистощимая
…после ветра землетрясение, но не в землетрясении Господь;
после землетрясения огонь, но не в огне Господь;
после огня веяние тихого ветра, и там Господь.
(3 Цар. 19:11–12).
Взрыв поднял облако пыли – красной, словно почва вся состояла из железоносной руды; можно было бы хоть еще одну новую Магнитку основать здесь. Но у людей, молча наблюдающих, как пыль сносится ветром в сторону города, мыслей о новом насилии над истерзанной землей не возникло сейчас – ни у губернатора, неостановимо и злобно, словно бы умалишенный, жующего жвачку на заднем сидении своей «Aуди» и сверкающего безумными глазами через полуоткрытое стекло, ни у женщины, что молча сидела рядом с ним, ни у новых губеровских охранников, которые на несколько мгновений вдруг перестали бессмысленно обшаривать взглядом округу, ни у солдат второй линии оцепления, тоже глядящих на взрыв, ни у таких же солдат далеко, за четыре километра отсюда, что стояли на первой линии в полной экипировке – с автоматами и пластиковыми щитами, в касках и бронежилетах, ни у жителей за пестрыми красно-белыми ленточками ограждений – те совсем далеко-далеко сгрудились в многотысячную толпу с ведрами, канистрами, баллонами из-под воды в безнадежно опущенных руках. Люди уже ни на что не надеялись, просто они не могли так-то вот повернуться и уйти прочь.
Сначала в быстро наступающей тьме блеснул белый огонь. Потом полыхнуло красным и на земле, и на небе – огненный сполох отразили облака и отправили Бог знает куда от этого места прочь. И только потом прозвучал и самый гром, и на фоне темного бездонного пространства встало ясно различимое атомное облако пыли. Людям красный ком издалека виделся совсем крохотным, словно бы мгновенно нанесенным на черно-фиолетовое полотно небес неровным пятнышком гуашевой охры. Взрыв, значит, поднял тысячеметровое облако красной пыли, земля вздрогнула под ногами и колесами машин.
Новый, тоже только что назначенный водитель повернулся от руля к губернатору и, неотрывно глядя ему в глаза, чтобы не увидеть, будто бы с начальником не все в порядке, мрачно констатировал:
– Капец, Иван Сергеевич.
– Капец, – сказал Ивану Сергеевичу его внутренний голос.
– Капец, – согласился тот, выплюнул жвачку.
– Разрешите снимать оцепление, господин губернатор? – полковник внутренних войск в черном мундире, еще один полковник – этот был в полевой форме пестрой зеленой расцветки, и майор, командир саперного батальона, тоже в «полевке», козыряя, возникли возле открытого окна машины, стараясь, как и водитель, не замечать, что губернатор развалился сейчас на сиденьи совершенно голый, в чем мать родила, и что рядом с губернатором сидит неизвестная молодая баба – правда, тому полковнику, что был в полевой форме, барышня была прекрасно известна, но он предпочел ее сейчас не узнать – молодая, значит, баба, эта была одетой, в джинсиках и простенькой маечке. Ни в глаза губернатору, ни на сексaпильную тетку полковники с майором, не сговариваясь, решили не смотреть и обращались непосредственно к сверкающей губернаторской лысине.
– Все урыли под ноль, блин? Гарантируете, блин? Все ровно, как, блин, простыня на кровати?
Облаченный в черное полковник тут посмотрел на сапера, второй полковник – на первого полковника, а губернатор вдруг защелкал зубами, как будто собирался сейчас укусить кого-нибудь из этих троих, потому что внутренний голос сказал ему:
– Ну, простыня на кровати тоже, блин, не всегда ровная бывает, сам, что ли, не знаешь?! После нормального, блин, траха, какая тебе, на хрен, ровная простыня?
– Все, блин, урыли? – вновь со сдержанным бешенством спросил губернатор, игнорируя комментарий внутреннего голоса.
– Так точно. – Майор оказался мужественным человеком и не только не отступил от окошка «Aуди», но и не выказал никаких эмоций.
– Оцепление, блин, ни хрена не снимать еще две недели. Пусть люди тут не копаются, блин, как навозные жуки… А саперов можешь уводить, на хрен они тут теперь, блин. – Губернатор, а фамилию он носил, дорогие мои, такую – Голубович, губернатор, значит, откинулся на сидении, расставил ноги, словно бы в шезлонге на нудистском пляже своей молодости пребывал сейчас. Козырнувшие еще раз офицеры уже шли от него прочь, отдавая приказы в рифленые микрофоны раций.
– Полный, блин, капец… – задумчиво произнес губернатор, словно бы сам себе в отсутствие присяжных вынося вердикт.
Шофер теперь молчал, сожалея о своей несдержанности – его ведь предупреждали, что босс, в каком бы он ни был виде, не одобряет несанкционированных замечаний и обращений к своей персоне, однако губернатор сейчас молчал с таким же отрешенным, как у своего шофера, остановившимся лицом, как будто прислушивался к самому себе. Так оно и было, кстати сказать, – Голубович желал услышать сейчас свой внутренний голос, но внутренний голос именно сейчас более не произносил ни слова. Губернатор повернулся к сидящей рядом женщине – та неслышно плакала, не вытирая слез, вернее – по ее неподвижному лицу сами собою струились потоки воды, как нескончаемый дождь, и стекали на светлую маечку, делая ее мокрой и темной.
– Домой, – наконец бросил губернатор. Плачущая женщина протянула Голубовичу открытую пачку «Кэмэла», губер вытянул сигарету, прикурил от автомобильного прикуривателя. Женщина тоже закурила, затянулась, со щелчком вставила прикуриватель в светящийся паз.
Бронированный голубовичевский автомобиль развернулся на узкой полоске шоссе и помчался к дому – вслед за уже оседающей пылью, за ним полетел джип охраны.
…А только что – еще, кажется, вчера, да еще чуть ли не сегодня, еще чуть ли не час назад к областной администрации подкатил светло-розовый, как ночная сорочка, «Xаммер» с московскими номерами. Такой омерзительный цвет любят городские тетки, их розовые кофточки с люрексом то и дело попадаются навстречу в Глухово-Колпакове, куда ни пойди, но от авто московского, а тем паче английского, настоящего заморского гостя нельзя было ожидать столь похабного колера. Эта спорная мысль, словно бы предостережение того самого внутреннего голоса, чуткого к неписанным чиновничьим правилам, на мгновение пронеслась у Голубовича в голове, но сам по себе «Xаммер», разумеется, выглядывал вполне авторитетно, и губернатор, широко улыбаясь, сделал несколько шагов вниз по ступенькам навстречу уже открывшейся розовой дверце.
– Вэлкам, вэлкам ту ауэр рашен Глухово-Колпаков, мистер Маккорнейл! – выговорил заранее приготовленную фразу.
Мистер Маккорнейл оказался лысым полноватым господином с седой гривой за ушами, в коричневом твидовом пиджаке в клетку, мятых штанах и накрученном вокруг шеи шелковом платочке. Гость, ворочая челюстью и крутя рукою с огромной золотой «гайкой», произнес очень длинную английскую фразу. Подскочила переводчица, Голубович мельком, в автоматическом режиме успел взглянуть на ее сиськи в вырезе блузки и на то едва выпуклое место, где у нее сходились штанины внапряг обтягивающих джинсов.
