Жандармы, по-прежнему совершенно не слыша выстрелов и криков Красина, продолжали ехать мимо, но теперь они все, отвернувшись от обезумевшего Ивана Сергеевича, поснимали папахи и крестились на монастырские купола.
– Пустое, господин инженер. – Лисицын уже сидел в седле. – Катерина Борисовна сей же час найдется. А это у вас что – князь Глеб? – пальцем в тонкой белой замше указал на мумию.
Красин захлебнулся криком, только и смог, что кивнуть. Потом все-таки произнес:
– Эээ… это был исправник…
– Пустое, – повторил ротмистр. – С нынешнего дня я здешний исправник… Назначен как знающий местность… Верхом можете?
– Да.
– Коня! – негромко крикнул Лисицын куда-то себе за спину и вновь отнесся к вестовому, указывая на мумию. – Прими.
Из тумана явился жандарм, ведущий в поводу оседланную молодую каурую лошадь со светло-рыжей, почти белой гривой, Красин сел верхом. Вестовой осторожно взял тело князя Глеба и положил на такую же рыжую лошадиную гриву перед своим седлом. Лисицын вместе с постоянно оглядывающимся Красиным неторопливым галопом поехал вперед.
– Поо-кройсь! – прокричал впереди эскадрона вахмистр. Конники единым движением надели папахи.
– Я арестован, господин ротмистр? – спросил Красин, напряженно глядя на Лисицына.
– Нет.
– А буду арестован?
– Нет, – так же сухо отвечал Лисицын.
– А почему? – вполне резонно спросил Красин, точно зная за собою достаточно нарушений порядков, установленных законами Российской империи.
Лисицын быстро взглянул на Красина.
И вдруг новоспеченный жандармский исправник откинулся в седле и захохотал. И так же неожиданно вновь стал столь серьезен, что Красин более об своей участи ничего не решился спрашивать. Сейчас он только сказал:
– Тогда покорнейше прошу обождать меня ровно пять минут.
Лисицын вновь так же быстро взглянул на Красина. Повисла пауза.
– Хорошо, – наконец сказал ротмистр. – Поезжайте. – Он вытащил из кармана кителя точно такой же «брегет», как у Ценнелленберга, только серебряный, а не золотой – как бы в соответствии с чином, выщелкнул крышечку и посмотрел на циферблат.
«Снабжают их там, что ли, «брегетами»? – подумал тут приходящий в себя Красин, и даже бородку впервые, кажется, за сутки огладил на себе, и усмехнулся даже. Вот до чего дошло, дорогие мои! Лисицын тоже усмехнулся в усы:
– Время-то идет, господин инженер. Не уложитесь в пять минут – ваше положение существенно переменится. Буду вынужден трактовать опоздание как побег из-под стражи.
– Значит, я все-таки арестован?
Лисицын, не отвечая, насмешливо помотал часами в воздухе.
Красин повернул жандармскую лошадь в глубь леса. Место он узнал мгновенно. И сюртук с проклятыми бумажками от Визе вырыл он, как крот, мгновенно – подрыл, обдирая руки, с одной стороны, и, чуть обнажился край узла, вцепился в него мертвою хваткой и вытащил весь узел, уперевшись ногами в пень. И мгновенно – правда, не через пять, а через восемь с половиной минут возвратился Красин, прижимая к себе уже потерявший, кажется, не только вид, но и цвет узел. Лисицын, снаряжающий револьвер, молча взглянул на руки Красина, на бесформенный ком у него перед седлом, щелкнул музыкальным железным щелчком, одним резким движением руки ставя барабан на место, сунул вновь оружие в кобуру и дал повод. Красин, на секунду было подумавший, что ротмистр теперь и в него выстрелит, – представьте себе, дорогие мои! – почти счастливый Красин, посмеиваясь про себя, поскакал следом.
Тем временем туман начал быстро рассеиваться. Стал отчетливо виден пустой край оврага, начала поблескивать Нянга сквозь беспорядочно растущие вдоль нее ветлы, на низком берегу трава, вобравшая в себя влагу, заблестела – прежде чем совершенно высохнуть на солнце. Лес засверкал.
Оставшись в полном одиночестве с брошенными поводьями, морозовская кобыла покачала головой, топнула несколько раз копытами в травянистный проселок и потихоньку потрусила вслед за эскадроном, таща за собою пролетку.
В это время Катя вылезла из подземного хода. Деваха все еще сидела возле кустов. Катя и сказать ничего не успела, как та вытащила из-под себя огромное – показалось Кате – черное крыло и взмахнула им над Катею. Катя тут же оказалась в новом и чистом, застегнутом на все пуговки подряснике и в черном платке. Она положила на траву узел, связанный из исподнего и отвернула подол – новое, совершенно сухое нижнее платье оказалось на ней, сухие панталоны и сухие башмаки – тоже новые, уже не Mашины.
– Ты кто? – шепотом спросила Катя.
Девка вновь громко засмеялась, открывая рот.
– Дык я ж тебе говорила, милая. Я – это ты и есть. – И теперь она вновь совершенно как Катя захихикала: – Хи-хи-хи-хи…
– Я пойду, – сказала Катя, не желая более продолжать бессмысленный разговор и не пытаясь сейчас разобраться, почему и каким волшебным способом деваха надела на нее новое облачение. – Mеня ждут.
Девка принюхалась. Уже довольно ощутимо несло гарью. Катя подхватила узел и собралась было идти.
– Подпалила все ж-таки? – улыбаясь, спросила деваха. – Не пожалела родного дома, – осуждающе сказала она, – Махе не сказывала… Махе-то… лжу выразила… Сказывала – токмо что за камешками… В храме Господнем лжу выразила…
– Да, – краснея, на глазах становясь пунцовой, подтвердила Катя.
– А каково станет тебе ото лжи твоей, вдогад щас сама не войдешь, девонька. Разве опосля, чрез которое время.
– Я пойду! – быстро повторила Катя. Теперь она действительно почувствовала беспокойство. Катя поспешно шагнула было прочь, но в запальчивости вернулась. – А что мне оставалось?!… – заговорила она, уже не осознавая, что, кажется, оправдывается – она, Катя! Катя! И перед кем?! – Что мне оставалось?! Я Маше не сказала… Наш исправник Морозов Николай Петрович… показал мне… Циркуляр Департамента полиции! Что якобы Иван государственный преступник и поубивал людей… И по розыску надобно его взять и представить! В железах! И Морозов… обещал нам с Иваном паспорта, но чтобы имение на него, на Морозова, перевести чрез Дворянскую опеку – отдать в бессрочное управление! Что ж я… – Катя замолчала и усмехнулась такой знакомой, такой любимой нами кривой своей усмешечкой, только сейчас в ее усмешке не стало искреннего молодого счастья, а выразились только злоба и боль. – Ни ему, ни мужикам на поругание отцовский дом не достанется… Иван приедет – он этому Морозову… Уж он ему… Уж он им… – тут Катя показала кулачок. – А мы уедем… A Zurich partir. A Zurich, nous avons un endroit pour rester… Je l’ai dit Ivan – mon père a acheté une petite maison,
[203] – естественно переходя на французский, добавила Катя, потому что этой деревенской девице вовсе незачем было знать, куда они с Красиным уедут, а слова о цюрихском доме сами лезли из Кати и не произнести их она сейчас не могла. – Près du parc Fridhof-Saalfeld, – еще добавила Катя, – une petite maison, un total de quatre chambres à coucher…
[204]
