14. Потому волнующаяся за Сына Ксюха позвала еще раз: – Костик! Костик! – И на этот раз не она Сына своего, а Он возымел к ней Свое послушание и вдруг остановился на самом верху горы мусора, щебня, арматуры, битых кирпичей, кусков стекла, мокрой гнилой пакли и еще Бог знаете какой дряни, нанесенной сюда людьми. Ксюха взглянула на ножки Сына, и убедилась, что они по-прежнему совершенно чисты и белы.
15. А беленький Мальчик вновь засмеялся и сказал Ксюхе: – Здесь, мама!
16. Ксюха помнила этот холм из своего детства. Всегда тут была свалка мусора, и потому крысы жили под мусорным холмом в неимоверном количестве. Вспомнив про крыс, Ксюха бросилась к своему Ребенку и приподняла его как можно выше над собою, чтобы никакая тварь не смогла бы тронуть, не смогла бы укусить ее Сына.
17. И беленький Мальчик, лежа на огромных Ксюхиных руках, вновь начал счастливо, заливисто смеяться. И Ксюха, оправившись от мгновенного испуга, тоже начала радостно смеяться вместе с Ним, ясно понимая, что никакой беды с ее Сыном никогда не может случиться.
18. Никогда. Не может. Случиться.
19. И в этот же миг из-под мусорного холма, на вершине которого стояли Ксюха и Ребенок, выскочили тысячи черных крыс – будто из прошлой, давным-давно закончившейся жизни – и не успела Ксюха издать вопль ужаса, как все крысы бурлящим потоком, словно в сточной канализационной трубе, прыгая по головам друг друга, бросились из бывшего монастыря в ближайший пролом в стене и в мановение ока исчезли там навсегда.
20. Навсегда, дорогие мои. Навсегда.
21. И тут же в этот пролом, сквозь который только что в ужасе промчались, желая навсегда сгинуть, и действительно сгинули черные крысы, въехал, переваливаясь с боку на бок, словно подагрический старичок на прогулке, посланный из Глухово-Колпаково бронетранспортер. Грузовик с солдатами остановился за стеною, и взвод, выгрузившись, взведя затворы автоматов и держа пальцы на спусковых крючках, шел, прячась за бронетранспортером, как и положено по нехитрой военной науке.
22. Ксюха с Сыном по-прежнему стояли на самом верху огромной кучи мусора, потому что черные солдаты выбежали из-за страшной, фурыкающей нефтяными выхлопами машины убийства и рассыпались в шеренгу справа и слева от нее, и все держали Ксюху и Костика на мушках. Прятаться было поздно. Да и куда спрячешься в разрушенном монастыре?
23. Ксюха прижала к себе Костика и, как могла, заслонила его собою. А БТР со звериным урчанием остановился в двадцати метрах от Ксюхи и Ребенка, последний раз выпустил вонючий клубок черного дыма из выхлопной трубы и смолк. И тут же маленькая пушчоночка сверху БТРа сама собою повернулась и уставилась круглым черным дулом на Ксюху и Костика. И тут же страшный ветер подул по всей округе, ветер такой силы, что Ксюха – а была она, вы знаете, дорогие мои, весьма крепкого сложения, – с трудом удерживалась на ногах и прикрывала собою Костика, понимая, что живой ни в коем случае ей нельзя вставать на колени.
24. И Ксюхин Сын, Костик Второй, Ксюхин беленький Мальчик вновь сказал ей, Матери Своей: – Не бойся, мама! – И Ксюха услышала эти реченные слова сквозь ветер и еще услышала сквозь ветер слова: – Никуда не уезжай. Ничего не бойся.
25. И тут же раздался гром. Это пушка выстрелила, маленький снарядик вылетел и попал прямо в сердца Ксюхи и ее Мальчика. И вновь удар грома повторился, задрожала вся Глухово-Колпаковская земля – так, что, кажется, задрожала вся Россия. Гром раздался, земля под кучею мусора раскололась, словно бы при страшном землятрясении, разъехалась на стороны, как разъезжается на стороны железный театральный занавес, до поры скрывающий все, что было за ним, и из открывшегося прорана начала бить фонтаном светлая, блестящая на солнце струя.
26. А ветер подхватил и Ксюху, и беленького ее Мальчика, и вознес высоко-высоко над Кутье-Борисово – туда, где неспешно в тихий летний день плыли на синем небе белые ватные облака.
27. А на месте кучи мусора, на которой только что стояли Ксюха и беленький ее Мальчик, стало расплываться сначала небольшое озерцо, а потом целое море чистейшей родниковой воды, неистощимо наполняющей, и очищающей все поры, все овраги, все подземные русла красной Глухово-Колпаковской земли.
Неистощимая
Как только голый Голубович с телекамерой на плече вошел в Большой зал и, поблескивая зеркальным своим пенисом, повернулся прежде всего к лысому усачку, держащему его, губера области! на мушке, тут же лысый вместе со своими усами и со своим пистолетом – а вы помните, дорогие мои, это была «Беретта 92» – тут же лысый совершил некое, если правду сказать, балетное движение: плечи его, казалось, сами по себе съехали в сторону, мимо линии видоискателя голубовичевской телекамеры, крепенькое, правильное, пропорционально сбитое тело лысого вытянулось, словно бы резиновое, тут же к плечам подобрались ноги в выглаженных брюках и начищенных полуботинках; тело лысого вновь сложилось, войдя в свой обычной размер уже за дверью Большого зала.
Так что Голубович смог показать камерой только лежащую поперек трибуны мертвую актрису в развернувшейся уже окровавленной простыне и перевел телекамеру в зал, где его, в свою очередь, бесперывно снимали приплясывающие от восторга телевизионщики, да и остальные журналисты на свои смартфоны.
– Где этот секретарь, мать его? – спросил внутренний голос. – Как надо, так его и нету ни хрена!
– Где Осинин, блин? – совершенно спокойно спросил голый губернатор, хотя мы с вами знаем, что в этот момент Максим Осинин плыл в сторону Балтики, неправильно себя поведши с сотрудником Денисом, и никак на зов начальства явиться не мог. Максим уже свое отработал на государственной службе. Голубович об этом осведомлен не был.
– В кабинете, Иван Сергеевич… У вас в кабинете был только что… Иван Сергеевич… В кабинете… Здравствуйте, Иван Сергеевич… – раздалось в разных местах зала, и эти слова пожелания здравия прежнему, то есть – настоящему губернатору, выразили, как нам кажется, истинные настроения чиновничьего коллектива. – Здравствуйте, Иван Сергеевич!.. Здравствуйте!.. Как мы рады! – даже прозвучало и тут же было радостно подхвачено: – Как мы рады! – И далее еще прозвучало: – Слава Богу! Господи! – И этот глас тут же был многократно повторен: – Слава Богу! Слава Богу! Господи!
– А эти за каким хреном тут собрались? – кротко спросил внутренний голос.
– А вы тут за каким хреном сидите? – послушно транслировал губернатор. – Почему, блин, не на рабочих местах?
– Выходной ведь день, Иван Сергеевич, – пискнул было какой-то особо продвинутый. На него зашикали.
– Так вот… собрались… Иван Сергеевич… Вас ждали… – робко раздалось и тут же было мощно подхвачено подхвачено: – Вас!.. Вас!.. Вас ждали! Ждали Вас, дорогой Иван Сергеевич!… Иван Сергеевич!.. Дорогой!.. Так ждали! Господи!.. Дорогой!..
– Аааа, – выцедил Голубович, – жда-аали, блли-иин… А че ж вы так просто сидите, – говорил он водя глазком телекамеры по рядам, словно бы дулом автомата. – Блли-иин!.. Выходной так выходной!.. Ну, че надо делать-то, нна хххрен! Сами никогда без меня, блин, ничего не допетрите! Каз-злы!
