И тут начало происходить – чуть мы не написали «нечто странное». Хотя что ж тут странного, в самом-то деле… Чиновничьи законы не всегда писаны, зато всегда крепки. Поэтому все сидящие в зале – и мужчины, и женщины – начали под дулом телекамеры поспешно раздеваться, бросая в проходах между креслами и рубашки, и брюки, и юбки, и майки, и лифчики, и плавки, и боксеры, и простые узенькие, и кружевные, которые только на свидание с любовниками надевают, трусики. Губернатор-то голый. Значит, нет вопросов! Нет вопросов – нет проблем! С дисциплиною у нашего Ваньки в области все обстояло самым лучшим образом.
Телевизионные камеры в зале, как вы сами понимаете, дорогие мои, работали беспрерывно. Пальцы журналистов порхали по клавиатурам ноутбуков. Если не считать тех журналистов и телеоператоров, которые, поддавшись массовому психозу, не начали раздеваться тоже, и камеры, и ноутбуки свои бросили.
Вот что произошло далее, нам, действительно, даже страшно рассказывать. Потому что пенис у Голубовича, хотя и сохранял полное спокойствие, подолжал блестеть, посылая слепящие лазерные сигналы в зал, и Глухово-Колпаковская элита адекватно принимала эти сигналы как прямое указание к действию, и уже кое-кто из сидящих, полностью обнажившись, начал поворачиваться к сидящему или сидящей в соседнем кресле, но, как всегда в трудных случаях нашей жизни, более высокое, чем даже сам Голубович, начальство, пришло на помощь.
Охранник, чинно оставаясь в черном костюме и при галстуке, потому что дресс-код представителей любой элитной службы охраны всегда неизменен, внес в Большой зал и подал губернатору трубку спутникового телефона.
– Голубович, – произнес Голубович в трубку, не снимая телекамеры с плеча. – Да, – губернатор произнес имя и отчество куратора области в Москве. – Все в порядке, вся областная структура функционирует нормально. Я даже могу сказать – в ускоренном режиме.
В прицеле телекамеры в этот миг оказались двое сотрудников областной администрации, мужчина и женщина, которые быстрее остальных успели воспринять сигналы губернаторского лазера и находились теперь в одной из самых распространенных камасутровских поз, применяемых, что называется, «в офисном варианте», если надо по-скоренькому – ну, знаете, когда дама становится коленями на сиденье стула и, нагибаясь, обхватывает руками спинку. Функционирование администрации происходило и вправду в очень быстром, действительно можно сказать – в ускоренном режиме. Несколько предвосхищая будущее, мы можем вас информировать, что сляпанный даже на скорую руку фильм о явлении Ивана Сергеевича Голубовича чиновничьему народу и о последующей пресс-конференции вполне прилично одетого Голубовича имел огромный успех по всему миру и частично был показан по зарубежным телеканалам, потому что полностью показать его было, разумеется, невозможно.
– Слушаю, – серьезно произнес Иван Сергеевич в поднесенную ему трубку, – немедленно выезжаю.
– Машину, блин! – скомандовал внутренний голос.
– А ты, блин, помолчи пока, – отнесся к нему Голубович. – А то без тебя ни хрена не разберемся… – Машину, блин! – приказал он охраннику.
– У подъезда, босс, – лапидарно доложил тот.
Губернатор аккуратно поставил телекамеру на пол, рядом с уже снятом с трибуны и лежащем теперь на полу телом несчастной Катерины, аккуратно завернутом в новую простыню, вновь, как и прежняя, начинающую уже пропитываться кровью, болтанув посылающими свет гениталиями своими, разом через телекамеру и через тело, и быстро вышел.
Мертвая актриса и голые чиновники и частично голые представители прессы на небольшое время – пока к ним не вышел одетый Голубович – остались одни. Мы вынуждены опустить занавес перед этой ужасной картиной. Что далее, до нового явления Голубовича, произошло в Большом зале, для нас осталось неизвестным. А фильм этот мы не смотрели. Мы порнографических фильмов принципиально не смотрим, тем более с изображением свального греха. Вот ей-Богу.
Сразу скажем, чтобы не забыть. Весь коллектив Глухово-Колпаковского театра драмы и комедии им. извращенца А. В. Луначарского, как только тело актрисы было доставлено в зал театра для прощальной церемонии, немедленно решил переименовать театр. Теперь он должен был стать не имени князя Бориса Кушакова-Телепневского, а имени лауреата Областной премии в области науки и культуры позапрошлого года Людмилы Алексеевны Мехоножиной – оказывается, именно так звали несчастную Катерину из «Грозы». Но актеры даже, к сожалению, не успели демонтировать на фронтоне слова «им. А. В. Луначарского», потому что ровно через сутки, когда Виталий Алексеевич Мормышкин вновь, теперь уже окончательно, был назначен и. о. руководителя области, театр не то что не получил нового славного наименования, а попросту, как Мормышкин успел уже ранее распорядиться, был закрыт за полной своей ненужностью.
Вернемся к той минуте, когда Голубович, голышом вышедши из Большого зала, уселся в новое с иголочки губернаторское авто и поехал к бывшему монастырю, потому что получил по спутниковому телефону указание проконтролировать выполнение операции под личную свою ответственность.
Далее произошло следующее, дорогие мои.
Во-первых, Голубович оказался полностью одет – в светло-серый, по тону полагающийся при теплой погоде костюм – с белой рубашкою, разумеется, и дикого фиолетового цвета галстуком, в блестящие лаком полуботинки и, как вы сами понимаете, в носки – черные, иного цвета носки никакой чиновник никакого ранга надеть, чтобы вы знали, не может по определению. Во-вторых, Иван наш Сергеевич оказался сидящим за своим столом в собственном своем кабинете, по коврам которого – хочется написать «змеились», ну, простите нас в очередной раз – змеились бесчисленные телевизионные кабели, подключающие «свет», то есть – разной степени сияния софиты и «звук» – телевизионные «пушки»
[250] и микрофоны с логотипами к тому времени уже двух десятков, наверное, российских и зарубежных телекомпаний. По кабинету, не обращая на его хозяина ровно никакого внимания, ходили человек тридцать парней и девчонок, эти самые звук и свет устанавливающие, и еще несколько десятков симпатичных, с позитивными лицами молодых мужчин и женщин стояли за открытыми дверями кабинета, открыто курили, сбрасывая пепел прямо на мраморные ступени парадной голубовичевской лестницы и притаптывая об итальянский мрамор окурки. Тут же, на лестнице, стояли, скрестив руки у себя на яйцах, охранники, никого не одергивая, ни во что не вмешиваясь и сохраняя неподвижность не только рук, но и лиц своих. Охранников, как и Голубовича, никто не замечал. А сам Голубович, готовясь к передаче, долженствующей доказать мировой и российской общественности, что он не только жив, жив! жив! но и пребывает в полном порядке и крепко держит в руках своих бразды правления областью, – сам Голубович улыбался, наблюдая за хрестоматийным телевизионным бардаком, пожевывал жвачку, хотя курить ужасно, ну, ужасно хотелось, разглядывал теток, выбирая – совершенно напрасно, но он, конечно, не верил, что напрасно – выбирая объекты будущих побед.
