– Можете не пересчитывать. Три миллиона.
– Однако! – только и произнес пораженный Красин.
Вот кто был провидцем и пророком, так это русский в третьем поколении немец Альфред Визе, пророком был, хотя только что заявил, что, дескать, не понимает, не-по-ни-ма-ет. Все Визе понимал распрекрасно. Он после разговора с Красиным еще появится, к сожалению, в нашем правдивом повествовании. Но еще до исчезновения своего из нашего романа, из столицы империи, из жизни самой успел он оставить в ней немыслимое, невиданное для европейского человека количество незаконных потомков, просто не поддающихся исчислению в простых числах аристотелевой математики, тут требуется интегральное исчисление. Вот, может быть, с потомками Визе нам еще придется встретиться, кто знает? Тогда мало никому не покажется, уверяем вас. Но, повторим, – кто знает? Может, кому-то покажется и мало. Некоторым всего мало, сколько ни подай.
– Я не могу никому довериться, – сухо произнес в тысяча восемьсот шестьдесят девятом году немец. – А спрятать мне негде, – он тревожно оглянулся на занавешенное окно, – негде. Следят. И здесь ненадежно. Банки закроются завтра же.
– Однако! – еще раз сказал Красин.
– Завтра же, – упрямо повторил немчик. – Завтра же все закроются. Возможно, навсегда. Только, может быть, в Германии… Я уеду, только заберу дочерей… Возьмите. Только вам доверяю. Даже расписки, – он впервые с начала разговора усмехнулся, показывая вставные золотые зубы, – даже расписки никакой не возьму. Вы возвращаетесь на строительство – возьмите с собою. Спрячьте там. Где можно спрятать, чтобы надежно хранилось и легко взять потом? Где? – Поскольку Красин молчал, Визе добавил: – Спасите меня, Иван Сергеевич. Спасите моих детей.
Так вот немец развел Красина, можно было бы сказать – дешево развел, когда б не величина самой суммы.
– В опоре моста, – подумав, сказал Красин. – Я оставлю в левой береговой опоре в сторону течения, наверху, возле опорного катка. Заложу камнем с двойной перевязкой. Легко будет первый камень выбить, а из-под второго сумку вытащить, как из ящика. А знак… Знак…
– Никаких знаков! – немец выставил растопыренную ладонь. – Не надо никаких знаков. Я найду… В левой береговой опоре в сторону течения, – повторил он для себя, запоминая. – В левой береговой опоре возле опорного катка…
Расписку Красин все ж таки, разумеется, написал, денег не пересчитывая – сказал, что не примет поручение без расписки, не может он иначе, и Визе наскоро сунул трехмиллионный клочок бумаги в жилетный кармашек – туда, где у всех нормальных людей помещались золотые часы на золотой цепочке…
А сейчас Красин, не обращая никакого внимания на раненого, принялся собирать деньги с земли; собравши, поднял сумку и тут же бросил – сумка в двух местах оказалось располосована от угла до угла. Красин снял с себя вымазанный сюртук, завязал рукава узлом, сложил в сюртук одну за другой, сдувая с них землю, все пачки – пачки, оказавшиеся в крови, Красин не смог бы очистить сейчас, – сложил, значит, и продернул полы под узел – получилось, кажется, прочно. Гнедой вновь коротко заржал невдалеке, но Красин, говорю, вновь плохо соображал сейчас, а убивши двоих человек за одну минуту, совсем, значит, уже не соображал ничего и ничего не слышал. Пророк-то он стал, вдруг понявши все и вся в Движении, частью которого он был, в Движении все понял, прозрел, а так, чтобы слышать происходящее за собственной спиною – нет, такого никакие пророки не могли никогда. Да и парень с берданом в животе продолжал беспрерывно орать, заглушая все вокруг:
– Аааа! Ааааа! Боноооо!
Да, и финский картуз, утром крепко-накрепко надвинутый на голову, до сих пор, представьте себе, не слетел и давил Красину на стучащие виски. Не слышал.
Вздохнувши и покрутив головой, Красин поднялся с земли, собираясь подозвать коня, обернулся, и тут прямо в ружейное дуло уперся его взгляд. Тут, получается, скрывался еще один, пятый человек. Этот пятый – потом уже быстро осмотрел его Красин, этот был не в набросанной на рубаху дерюжке, не в разбитых опорках, не грязный и нечесаный, как все мужики. С подстриженной рыжеватой бородкой, аккуратненький, в коричневой клетчатой визитке
[53], зеленой тирольской шляпе и черных бриджах, заправленных в сапоги – таких же бриджах, как у Красина, этот выглядывал бы приличным господинчиком, если бы не звериный виделся из-за винтовочного затвора клык в оскаленном рту. Да-с, этот держал в руках не бердан, а ружье системы Венцеля с откидывающимся вперед и вверх затвором – Красин, как каждый охотник, разбирался в оружии – на него, Красина, смотрело дуло ружья, принятого на вооружение русской армией, ружья, которому, он знал, соответствующим приказом установлено было новое официальное название – «винтовка» – винтовка оттого, что винтовая нарезка шла внутри ствола, закручивая и точнее выбрасывая пулю. Как винтовка оказалась в руках этого пятого, Красин не успел подумать тогда. Они оба – и Красин, и человек в визитке, – оба вдруг усмехнулись совершенно одинаковыми кривыми ухмылками, будто бы зеркало изображали друг для друга; Красин дернуться бы не успел – держащий его на мушке уже, не тратя слов, собрался было потянуть за спусковой крючок, сейчас прогремел бы выстрел.
– Сидор! – раздался звонкий женский голос. Катин голос!
Тому бы сначала выстрелить, а потом бы обернуться на зов, Сидору этому. Убил бы Красина, а потом бы обернулся. Но Катин голос и на этого человека произвел магическое действие. Сидор, шевеля усами и щерясь, чуть – только чуть-чуть – скосил взгляд, продолжая выцеливать Красина.
Поодаль стояла Катя. Катя! Катя! Катя! Поодаль, значит, стояла Катя в разорванной, совершенно испорченной, уже лишенной тюрнюра, мятой и грязной утреннеей синей «амазонке», Катя, простоволосая и растрепанная, с искаженным лицом.
– Возьми меня, Сидор! – выкрикнула Катя; тут рот ее совершенно уже искривился, словно бы у ведьмы какой, прости Господи, тут и голос у нее сорвался. – Сейчас возьми, – проговорила уже тихо. – Ты же всегда хотел, я знаю, – это уже прохрипела, схватившись измызганной перчаткою за горло.
Сидор – видимо, помимо себя, – Сидор полуобернулся, и тут Красин прыгнул – так, бывалоча, на волка он прыгал с седла.
Если б какой сугубый регистратор, измерявший расстояние, каковое мог человек с места преодолеть одним прыжком – если б, дорогие мои, спортивный регистратор какой из Англии, откуда ж еще, только в Англии исключительно развит спорт, не в России же, откуда еще регистратору взяться, любой порядочный англичанин, известное дело, – спортсмен; да-с, сугубый спортивный регистратор в тот миг определил бы рекорд Российской империи, да что там! и всемирный определил бы рекорд по прыжкам с места в длину – Красин прыгнул; они с Сидором, поднимая облака багровой пыли, несколько мгновений еще катались по кровавой земле рядом с точно так же катавшимся по земле парнем с берданом в животе. Несколько мгновений, значит, они катались; картуз только здесь с Красина слетел. Ну-с, тут никаких вариантов не могло и возникнуть, тем более что Красин первым же вместе с прыжком ударом сломал Сидору и нос, и верхнюю челюсть, ручонка у Красина была дай Бог всякому; через несколько мгновений Красин Сидора задушил. Это был третий, а на самом деле четвертый человек, убитый Красиным за десять минут, потому что парень с берданом в животе умер почти тотчас, через несколько мгновений. А Красин стал совсем как огородное пугало – весь в крови и в песке, одного чистого пятнышка не осталось на нем.
