Да-с, пробежался, значит, Цветков и, еще не отдышавшись, спустился в темноте по выложенным битым кирпичом ступенькам в нору. Запахло горячим воздухом, словно в сауне.
В теплых лучах красного ночника двигались тени – один из находящихся в норе людей что-то делал, поскрежещивая железными звуками, в углу. Там, в углу, посылая такие же багровые полосы света и распространяя жар, пылала жаровня, дым слабо тянулся, словно бы в чуме, в далекую, светящую блеклым маячком, дыру наверху. Посреди норы стоял круглый стол, и вокруг, словно бы в покер собираясь играть, сидели, затемненные в полусвете, четверо – двое мужчин и две женщины. Но карт не было на столе – там возвышалась темная бутылка, в каких во времена детства Цветкова продавали портвейн, тогда в магазинах еще был портвейн и тогда еще были магазины, можете себе представить? Возвышалась, значит, бутылка; рядом отсвечивали кровавым цветом стаканы, и в развернутой, тоже казавшейся сейчас красной фольге лежал нарезанный хлеб. Люди завтракали или, может быть, обедали – Бог весть, какие у них тут порядки и распорядки.
Чижик сбросил с себя ватник и положил его к стене, оставшись с голым торсом, тоже присел к столу на свободный табурет, взялся за сломанный козырек и повернул бейсболку козырьком назад, вместо того, помимо себя отметил Цветков, вместо того, чтобы снять головной убор, коли уж ты вошел в какое-никакое помещение и сел за стол. Глупые мысли приходили в глупую голову Цветкова. Тем более в минуту, когда голова-то его просто загудела от увиденного, да вот поди ж ты – успел подумать и о чижиковой бейсболке.
Ну, тут мы, конечно, некоторое время можем поводить вас вокруг да около, о том рассказать и о сем, чтобы вы смогли поверить в необычайное стечение обстоятельств, каковое стечение, то есть, будет вам предоставлено совершенно незамедлительно. Потому что поверить трудно в то, что случается исключительно в романах. Ну-с, а вы как раз роман и читаете, дорогие мои, позвольте напомнить вам. Так что кругами ходить сейчас не приходится. Скажем сразу – хотя одна из женщин, чуть только Цветков спустился в нору, сразу же отвернулась или именно потому, что сразу она отвернулась, Цветков немедленно узнал и поворот головы, и манеру движений, и темный абрис ее фигуры на фоне красного ночника, – хотя, значит, одна из женщин тут же отвернулась, Цветков немедленно ее, конечно, узнал и немедленно, конечно, подумал, что помстилось ему, помержилось, как говорили сто пятьдесят лет назад. Но нет, не помержилось.
Это была Настя.
– Что встал, Цветочек, заходи, не стесняйся, – с усмешкой сказал Чижик, почесываясь. – Садись вот на топчанок… У стола тебе, видишь, пока места нет. Будешь?
– Буду. – Цветков сел к стенке прямо за Настиной спиною. Настя не повернулась, только подставила руку под голову, и на руке ее золотой браслет сверкнул диким в этой грязной норе светом; слепая змеиная голова на браслете уставилась в глаза Цветкову.
Один из мужчин, тоже характерно почесываясь под ватником, налил в стакан светлой жидкости и подал Цветкову.
– Представляю нового напарника… Между прочим, Настена, твой однофамилец – тоже Цветков… – Чижик почесался и потянулся за хлебом; он при знакомстве с Цветковым отметил для себя, конечно, его фамилию, такую же, как фамилия Насти, но поскольку Настя тут, в норе, особо ничего про бывшего мужа не рассказывала, Чижик нужных выводов своевременно не сделал. Ну, никак это, прямо скажем, на дальнейшие события не повлияло, никак.
Сейчас Настя ничего не ответила; мужчина, сидящий у бутылки, налил и Чижику.
– Какое звание ему присвоить, не знаю… Мой член экипажа должен быть званием не меньше капитана или хотя бы старшего лейтенанта, но этот козлик наверняка офицером не аттестован… Присваиваю ему звание младшего сержанта… Ну, младшой, Цветочек, с почином на новом месте с хорошими людьми. Это у нас Настена, так и зовем Настеною, – Чижик показал на Настю, – это Света, – показал он на вторую женщину, – это Семен, это Тимур, потому что хромой, вот и зовем Тимуром, а там, – он ткнул за спину большим пальцем, – Паша Ситало, дежурный сегодня. Можешь его звать апостол Павел… Я тоже апостол… Петр… Давай! – Чижик протянул стакан, чтобы чокнуться.
Цветков уже успел маленько взять себя в руки.
– Я доктор биологических наук, магистр медицины, профессор, подполковник медицинской службы, – насколько мог спокойно произнес он. – И представление давно ушло на полковника, наверняка уже подписали. – Цветков чокнулся своим стаканом со стаканом в замершей руке Чижика и опрокинул в себя чистую воду – в стакане, можем мы совершенно точно засвидетельствовать, находилась именно вода, причем очень плохо отфильтрованная, но что уж требовать тонкой очистки от людей, сидящих в норе. Цветков, значит, опрокинул в себя пойло подземных жителей и выдохнул, сведя губы в трубочку, словно бы мерзкого самогона хлебнул, тут же содрогнулся, вновь выдохнул тонкую струйку гнойного воздуха в голую шею бывшей жены; положил ножку на ножку. – Так что, – заключил разом согревшийся, словно бы действительно самогону он выдул сейчас, – так что, – заключил Цветков, – называйте меня просто, друзья мои: господин полковник.
Повисла тишина, нарушаемая только шипением жаровни. В этой тишине дежурящий Апостол Павел, словно бы ничего до сей минуты не слыша, произнес:
– Готово.
Он повернулся от огня, через грязное полотенце держа на вытянутых руках противень с лежащими на нем кусками мяса.
– Приятный был котик. И зажарился отлично.
Вот тут деланное спокойствие и слетело с Цветкова; изнутри ударило его сначала почему-то в промежность, потом под черепом изнутри в виски, и только потом уже в желудок; Цветкова вывернуло прямо под ноги. С утра он ничего не ел, так что под ногами у него оказалась только пустая желчь, распространившая немедленно отвратительный запах гнилой воды, перебивающий даже запах грязи и тления, исходящий от людей, – желчь, приправленная желудочным соком и кровью. Поэтому запах, влетевший в ноздри всех сидящих возле очага, мы словами описать не беремся, несмотря на определенную, как вы сами можете видеть, стилевую нашу изощренность и грандиозное, признаться, наше самомнение по поводу собственного умения передавать что-либо словами. Не беремся, нет.
Потом, во благовременье, когда именем Константина Цветкова назовут один из новых городских проспектов, научно-исследовательский институт вирусологии, бывший Серафимовский мединститут, когда его имя присвоят самой престижной международной премии по биологии, а также еще многим улицам, поселкам, институтам, премиям и стипендиям, потом никто и не вспомнит первый миг появления Константина Константиновича Цветкова среди товарищей, а вот сами товарищи чрезвычайно сильно сей миг почувствовали, особенно чувством, извините за тавтологию, чувством обоняния. Мы – впрочем, как и всегда – мы избавим вас от возгласов и комментариев, раздавшихся в норе, дорогие мои.
Извергнувшись, значит, себе под ноги, Цветков несколько мгновений тыкал руками в смрадную тьму вокруг, словно вдруг ослепший – да он и действительно не видел ничего тогда, и рухнул бы прямо в свою блевотину, если б Чижик, вновь схватив его за шиворот, не вытащил Цветкова – не сказать, что на свежий воздух, но наверх, наружу. Цветков молча разевал замурзанный рот, как рыба на песке. Настя вышла следом, встала рядом, скрестив руки на груди – неким таким молчаливым символом укоризны. В руках у Чижика невесть как тут же оказался ватник, давеча положенный им у стены; Чижик укрыл им Настю; та поправила полы, и на руке гражданки Цветковой вновь тускло блеснул золотой браслет.
