– Погоды какие замечательные изволят стоять, благорасполагают к общению, Катерина Борисовна, – щерясь, произнес Красин. – Однако ваше постоянное желание общаться с незнакомыми людьми опасно в нашем богоспасаемом Отечестве. – Интимно наклонился к ее уху, ухо ее заполнило весь взгляд Красина, земля и небо – все, все было только ее нежное, мраморно-белое ухо с упадавшими на него рыжими прядями. Интимно наклонился:
– В России, ежли дама вступает с доброю улыбкой в беседу с незнакомым мужчиной, тот немедля полагает, что дама эта доступна. И немедленно мужчина превращается в кабана, да-с, Катерина Борисовна. В кабана! То есть, в дикую свинью! – Приосанился: – Но я избавлю вас от любого дикого животного, ваше сиятельство! – продолжал дурачиться, ничего не мог с собою поделать. Это так он защищался от Кати, Красин, – первый и последний раз в жизни Красин полюбил.
– Assez, – повторила она так же насмешливо. – C’en est trop. Au contraire, si vous venez de me suivre…
[9]
Красин оглянулся вслед за ее взглядом – себе за спину.
Посередине Невского двигалась толпа человек не менее пятисот в мундирчиках Артиллерийской академии; над головами юнкеров-артиллеристов среди бесчисленных красных полотнищ колыхались портреты Гаврилыча, что оказывалось не совсем удобным – мелькнула тут же у Красина мысль; не совсем удобно встречать манифестацией одного человека с портретами другого в руках, тем более, что и Николай Гаврилович, и Александр Иванович наверняка теперь станут претендовать на одну и ту же роль в событиях; но что же портреты Александра Ивановича? Без них все выглядело прямо как намек, да-с, намек!
Вдоль проспекта, по обеим сторонам колонны, один за другим, словно гуси, шли жандармы; никто на них не обращал ни малейшего внимания, а те ни во что не вмешивались и даже не говорили между собой, только скрежетали ножнами по мостовой. В арке дома, мимо которого сейчас проходили Катя и Красин, стояла открытая коляска, в которой, то и дело снимая блестящую на солнце каску и вытирая платочком пот с лысины, сидел носатый жандармский полковник с палашом, поставленным между голенищ. На шее у полковника висел багровый аннинский крестик
[10], а на палаше болтался георгиевский темляк
[11] – полковник, по всей видимости, не век служил в жандармском управлении. За коляскою в три шеренги, но по стойке «вольно» располагалась жандармская рота. Красин отметил помимо себя, что и в следующей арке тоже находилась рота жандармов, а за нею, он успел увидеть, стоял казачий эскадрон; командир, войсковой старшина,
[12] сидел на огромном вороном, аж с отливом в синеву коне, уперев правую руку в бок, левой перебирал поводья. Государство, выходит дело, подготовилось к встрече тоже, как и тысячи восторженных адептов Движения.
Многолетний издатель газеты «Набат», зовущей к установлению в России выборного правительства и демократической конституции, Александр Иванович Херман нынче по Высочайшему разрешению прибывал в Санкт-Петербург из лондонской эмиграции. К тому же самому – к установлению демократической конституции – неустанно призывал в самой России Николай Гаврилович Темнишанский, только что по Высочайшему же повелению освобожденный от дальнейшего отбывания каторги и вот только что – кажется, несколько дней назад – прибывший из Александровского завода Нерчинского округа
[13]. Многие объясняли столь странные решения Государя душевной его болезнью. Но освободивши крестьян, следовало дать народу Конституцию, это как бы предполагалось само собою. Да-с! Само собою! И поручить создание нового Правительства… Ну, разве что, дорогие мои, душевной болезнью можно было, значит, покамест объяснить…
– Бред, – тихонько сказал Красин, словно бы комментируя события, а на самом деле думая всего лишь о портретах. Николай Гаврилович – великий человек, но встречаем-то нынче Александра Ивановича. – Бред, – повторил, оглядываясь в переулок.
Вчера, несмотря на все усилия различных партий, так и не договорились о распределении возникающих мест, разве что единогласно отдали только один портфель – комиссара по внутренним делам, будущей новой полиции и тайным гражданским пересыльщикам в зарубежных государствах, враждебных России. А военные пересыльщики, кстати тут сказать, отходили бы к будущему комиссариату по военным делам; Красин же не верил в полезность и даже в само существование каких бы то ни было тайных пересыльщиков, но Бог с ними, он вчера проголосовал за портфель первого комиссара Движения – комиссаром по внутренним делам будущей России стал Евгений Васильевич Полубояров, старший врач Санкт-Петербургского дома умалишенных, врач – штатский человек, надворный советник, это, стало быть, если переводить на военные кондиции, подполковник. Ну, Красин, значит, проголосовал. Почему врач не может заведовать полицией и тайными или даже явными пересыльщиками? Да Бога ради. Про Полубоярова он знал только, что тот – Катин земляк, что у него дача где-то неподалеку от Катиной усадьбы, возле небольшого городка Глухово-Колпакова, а это, по мнению Красина, характеризовало господина Полубоярова исключительно с положительной стороны. А об персоне Председателя Кабинета Комиссаров не договорились – Александр Иванович то будет или же Николай Гаврилович. А может, страшно молвить, и вообще иное некоторое, не столь широко известное обществу и Движению лицо.
Красин усмехнулся, глядя на воодушевленных будущих артиллеристов. Получалось, будто бы скоро обретя новое начальство и зная о направлении оного начальства мыслей, юнкера единодушно выступили встречать приезжающего, чтобы сразу показать тому заведомо подчиненное его положение на Родине. Так, воля ваша, выходила одна только подлость. Следовало, возможно, разъяснить молодым людям положение вещей и уж, во всяком случае, потребовать – временно, конечно, – сложения портретов Николая Гавриловича, уместных только на собраниях в поддержку самого Николая Гавриловича, а вовсе не Александра Ивановича. Однако, с другой стороны, артиллеристы могли, разумеется, вполне искренне следовать собственному душевному порыву и уж точно – не входить в отношения между лидерами Движения. Кроме того, возможно, портретов Александра Ивановича еще просто не успели изготовить – не такое уж простое дело полуметровые отпечатать портреты, да еще в необходимом количестве.
Красин, не зная, надо ли тут что-то предпринять, пожал плечами и остановился.
– Eh bien, qu’allez-vous? Vous n’avez pas de fichier ma main?
[14] – спросила, теперь довольно раздраженно.
