Да, значит, мусоровоз, горящий оранжевыми отсветами, словно бы пожарная машина, въехал в город. На заправке у Чижика с Цветковым никто ничего не спросил, хотя уже тут, на заправке, под баннером с надписью «Единодушно и горячо приветствуем Ежегодное Историческое Собрание МХПР» стоял армейский наряд на бронетранспортере и несколько полицейских в касках и бронежилетах. Тут же помещался и передвижной наливочный пункт – отцепленная от тягача голубая одноосная цистерна с откидывающимся лотком. Наряды стояли и вдоль трассы, по которой ехал Чижик. Вся трасса увешана была красно-желтыми флагами МХПР. Все это непреложно говорило о предстоящем экстраординарном событии – и нагнали людей в погонах явно больше обычного. Чижик рулил молча и сосредоточенно, только один раз воскликнул:
– Вот они!
На обочине стояли трое – полицейские полковник, майор и капитан, все с автоматами через плечо. Никакой машины рядом не было. Чижик притормозил. Полковник вскочил в кабину со стороны Цветкова, тут же на Костю, кроме обычного, как и от всех людей, запаха водки, резко пахнуло ужасным запахом дешевого табака, Костя даже успел подумать, что полицейский полковник, воля ваша, таких вот сигарет, с таким вот запахом, ну никак курить не может, западло бы это стало полковнику – то был запах даже не сигарет «Мормышата», а махорки, раздаваемой населению каждую пятницу в округах Чистого Города по талонам № 6. По шестым талонам отоваривались, Цветков знал, самые… Ну, самые… Это была загадка, почему полицейский полковник курит махру, дорогие мои, над которою, уж прямо скажем, Цветков не очень долго раздумывал.
Капитан и майор молча вскочили на подножки по обеим сторонам мусоровоза. И тут же полковник, придавив Цветкова, через него перегнулся к Чижику, пожал ему руку, и сразу же они с Чижиком, сжавши руки в кулаки, ударили друг друга кулаком об кулак. Полковник выставил кулак и перед Цветковым, a тот и сам не заметил, как сжал свой сухонький кулачок и стукнул им в огромный мясистый кулак полковника.
Неистощимая
Далекой-далекой зимой, когда Голубович и беленькая девочка Тоня беспробудно, пребывая в глубочайшем сексуальном похмелье, спали на узкой панцирной кровати, Алевтина Филипповна несколько времени полюбовалась на спящих молодых, потом накрыла их еще и вышитой какой-то попоной поверх одеяла, которое одеяло, кстати тут вам сказать, дорогие мои, беленькая девочка уже успела полностью во сне натянуть на себя, накрыла, значит, попоной, еще немного постояла над спящими с доброю улыбкой на лице и вернулась за стол. Посидевши несколько минут в одиночестве, тетушка Алевтина налила себе рюмочку, махом ее опрокинула и вдруг заговорила, не в силах справиться с рвущимся из нее продолжением рассказа. Продолжения этого про далекую-далекую, еще более далекую, чем стоявшая тогда зима, рассказа по девушку Ксению никто не услышал. Только мы с вами, дорогие мои, станем незримо присутствовать рядом с Алевтиной. Вот только налить вам стопочку мы не сможем. Но тут уж вы сами справитесь. Мы в вас верим.
– Да-а, – заговорила Алевтина, – новое чудо происключилося с Ксениею. Скуль к тому годочков прошло, что неистощимо рожала девушка Ксения кажные девять месяцев по двух мальчишек, а вот туточки и могу вам сказать, деточки, – здесь Алевтина рефлекторно оглянулась, словно бы отыскивая этих деточек, к которым она обращалась и, разумеется, никого за собственной спиною не обнаружив, вздохнула и продолжала говорить. – Туточки, значит, и могу вам сказать… – и вновь Алевтина отвлеклась от рассказа, боясь сразу выговорить то, что ей предстояло поведать в пустоту, а на самом деле нам с вами, дорогие мои… Потому что мы там незримо присутствуем рядом с Алевтиной Филипповной, которая сейчас вновь налила себе рюмочку и вновь ее разом хлопнула. Закусивши капустою, Алевтина вновь собралась с духом и продолжила: – Да-а… И потому бесчетно и неистощимо рожала девушка Ксения, что любила самою любовью настоящею князя Бориса Глебыча. Любила! И так-то вот в одночасье понесши от князя и двух девчонок родивши, отнесла тех обоих девчонок князю Борису Глебычу на крыльцо, а что князь-то Борис Глебыч более на девушку Ксению никогда в жизни ee не возлегал и даже более никогда ее не видывал в жизни своей до самой смерти, то во благовременье и впредь девушка Ксения рожала только что по двое мальчишек, дорогие мои… Только мальчишек, ровно бы желая образ любимый князя Бориса Глебыча запечатлеть на все времена. Так-то вот, значит, оно и произошло, деточки…
Алевтина умолкла и застыла неподвижно, характерно подперев щеку рукою, и даже рюмочки более не наливала себе. Через несколько минут она поднялась, подошла к темному окну и отодвинула занавеску.
За окном по снегам неистощимо мела поземка, пурга сыпала колкий снег в стекло, бессчетно снеговые холмы возвышались один за другим, сливаясь в бесконечную, покрытую снегом равнину, казалось, отторгающую все живое, желающую знать только тьму, холод, ветер и простор, полный страха. Невозможно было себе представить, что в этот враждебный простор выходят, взявшись за руки, два только что рожденных малыша, не защищенные ничем, кроме бессмысленного на снежной равнине желания жить.
Алевтина отвернулась от окна и произнесла, обращаясь к печи:
– А только что сохранялася девушка Ксения, что никто и никогда более на нее не возлегал и даже что посмелку не принял войти в летний ее двор посредь зимы. Что птицы там пели на свои голоса… Что зеленая росши трава… Что пропитание само об себя неистощимо оказывалось… И неистощимо девушка Ксения рожала, и неистощимо пропитание ей рожала русская земля… – Алевтина вновь повернулась к окну, сузившимися зрачками вглядываясь в темноту, и безотчетно повторила: – Русская земля…
Рассказчица опять вздохнула и рукою махнула на окно, избавляясь от наваждения.
– А об любови своей того не знала девушка Ксения, что вернее-то всего потому мальчишек производила бесперечь она, что воинским действиям на нашей стороне потребность в мальчишках оказывалась самая что ни на есть вящая да скорая, – это рассказчица произнесла словно бы с некоторым сомнением. – Воинским действиям да революцьям всякого разбору, – добавила еще в пустоту. Кроме нас с вами, видящиx голубовичевскую хозяйку чрез магический кристалл, никого тогда не случилось.
Рамы чуть потрескивали под давлением ветра, низкая лампа горела над столом. Алевтина Филипповна более ничего не сказала. Ночная тишина настала в доме Алевтины…
… А через много-много лет, ужасным августовским днем, очнувшись за несколько мгновений до последнего взрыва, Голубович мгновенно выбил ногами стекло, выполз из «Aуди» и побежал, спотыкаясь, по полю прочь от собственного авто. Он же у нас бывший десантник, Голубович-то. Десантура в стрессовых боевых ситуациях реагирует всегда быстро и адекватно. На водителя Голубович не взглянул даже мельком, так что мы не знаем, в каком состоянии до взрыва находился водитель и можно ли было водителя спасти. Ну, чего не знаем, того не ведаем. Скорее всего, если б губернатор начал бы своего служащего вытаскивать, наше правдивое повествование пошло бы совсем в другую сторону. Да и водитель для нас сторонний человек, а к Ваньке Голубовичу мы относимся с большою теплотой. Так что уж извините нас за смерть водителя.
