– Приносим свои извинения телезрителям, – вновь, теперь чуть менее убедительно отнеслась строгая барышня к населению – и тут же вновь исчезла.
И немедленно вопреки любой формальной логике по всему Глухово-Колпакову с непостижимою скоростью безо всякого информационного облака разнеслось, что новый губер Мормышкин – пидорас, прежний губер Голубович – тоже пидорас, даром что перетрахал он чуть не всех в области теток, а в областном театре драмы и комедии имени А. В. Луначарского сразу же стало совершенно достоверно известно, что Луначарский был не только гомосексуалистом, но еще и педофилом, совратившим аж пятерых несовершеннолетних мальчиков-хористов в Большом театре. Или даже шестерых. Или даже семерых или восьмерых, словом – бессчетно, хотя Луначарский всего-то навсего совратил двух или трех несовершеннолетних девочек, одна из которых впоследствии стала всемирно известной руководительницей советского танцевального коллектива. Довольно тупого коллектива – это наше частное оценочное суждение, – потому что два прихлопа, три притопа не могут изображать собою режиссуру танца, этого вполне достаточно на сельском празднике, а более нигде…
Кстати мы можем сообщить, дорогие мои, что проведшая ночь с секретарем Максимом и сотрудником Денисом актриса проснулась довольно поздно, но раньше обоих молодых людей, подняла с полу трусики и лифчик и прошла на кухню в квартире секретаря. Там она немедленно отыскала банку с кофе, выпила чашечку, потом вторую. Открывши холодильник, Катерина – этим дорогим для нас именем мы сейчас вынуждены ее называть, потому что настоящее имя Глухово-Колпаковской травести осталось для нас пока неизвестным – открывши, значит, огромный серый «Бош», Катерина освидетельствовала его внутренности, которые были грязны и измазаны остатками пищи, но сверкали совершенною пустотой. Ну, мы вам можем для ясности сообщить, что секретарь Максим Осинин был чрезвычайно скуп и обычно принимал пищу, как и вчера, на халяву в Глухово-Колпаковских ресторанах или же за копейки в закрытой столовой администрации области. Дома у него водилось, разумеется, съестное, но бесплатный паек Максиму централизованно, как и еще двум десяткам особо ценных работников области, завозили по вторникам и пятницам, а нынче-то начиналось аж воскресенье, ночью троица подъела все без остатку. Поэтому Катерина, рассеянно хлюпая кофием, запивала его найденным тут же на кухне коньяком, машинально отдавая коньку явное пред кофием предпочтение. Меланхолически выпивая, она включила телевизор и выслушала новость про Голубовича и Мормышкина и успела увидеть Луначарского в образе Дройстрема. Обоих она, принадлежа к гуманитарной профессии, мгновенно иденцифицировала. Тут же в голове у несчастной Катерины громко щелкнуло. Щелчок был такой силы, словно бы сработало центральное предохранительное реле Балаковской атомной электростанции, самой мощной в России. От этого звука Максим и Денис проснулись.
Мы можем засвидетельствовать, что оба относительно молодых человека оказались куда как слабже пятидесятилетнего Ваньки Голубовича по части протягивания актрис и прочих представительниц творческих профессий, однако же сама Катерина была полна накаченной ночью энергией, да еще и подзарядилась она тем, что сейчас увидела в новостях, а после кофе и коньяка вообще пребывала на подъеме, Максим же и Денис, бесперстанно позевывая, двигались, как сонные мухи и еле-еле смогли натянуть на себя трусера. Катерина ничего им не сказала про страшное происшествие, оба узнали все чуть позже. Она только лапидарно потребовала – уже из прихожей, полностью одетая:
– Ребята, деньги! Деньги мне на дорогу!
О деньгах травести Катерина не забывала никогда, ни при каких обстоятельствах и в любой степени опьянения. Но это так, кстати, это в сторону, да-с, в сторону.
Получивши, как мы вам уже рассказывали, по тысяче рублей с каждого, актриса зигзагами побежала к автобусной остановке. Обстоятельства требовали, как прекрасно осознавала служительница муз, быстроты действий, но скупость не меньшая, чем скупость секретаря Максима, не позволяла ей взять такси или же просто голосовать на дороге. Кстати вам еще сказать, одинокой тетке в Глухово-Колпакове лучше было в незнакомую машину не садиться. Помнится, мы уже об этом упоминали.
Как только Катерина отбыла, у сотрудника Дениса странным образом зазвучали наручные часы. Так вот: – Цццццццц… Ццццццц…
Да, странный, признаться вам, звук. Но почему он вдруг возник в обычных, средней стоимости швейцарских часах «Forex», мы не знаем. Часы у Дениса были диаметром дюйма в два с половиной
[135] и толщиною с большой палец – чуть было мы не написали «ноги» – нет, с большой палец всего-навсего руки, но достаточно большие и толстые, чтобы нести в себе такую вот опцию – цыкать, ежли что.
И тут же, значит, Денис мгновенно проснулся и, сказавши одно только слово – «будильник» и ничего голубовичевскому секретарю не объясняя, быстренько засобирался по своим делам. Даже от коньяка отказался на опохмел. Можете себе представить, дорогие мои, чтобы сотрудник отказался от коньяка? Но видите вот – бывает. Случается…
– Я тебе позвоню, – неожиданно приказным тоном еще произнес Денис в дверях. – Поедем тут в одно место…
Удивленный Максим не успел ответить, как за Денисом хлопнула дверь.
В это самое время возрожденный Иван Сергеевич Голубович появился на краю картофельного поля и зашагал к потрясенным, остановившимся в своем движении людям. И тут же начался ливень. А поскольку волшебство, преобразившее нашего Ванечку, уже, как ни прикорбно, окончилось, буквально через несколько секунд губернатор оказался мокрым до нитки. А что касается лакированных штиблетов, так горы красной грязи, немедленно облепившие их, превзошли самые смелые ваши предположения на этот счет – то были не горы, а монбланы, эвересты грязи, на глазах поднявшиеся до губернаторских колен. Теперь Голубович, инстиктивно прикрываясь рукою от молний, слоновьми ногами преодолевал пространство, ставшее плотным, как кисель. Сейчас он напрочь забыл, что не любит ходить по мокрой земле. Голубович наклонился вперед, чтобы удобнее было идти – он должен, должен был вернуться!.. Все-таки крепким мужиком оказался наш любимый Сергеич; то ли просто гены, то ли десантура в юности, то ли еженевные многолетние пробежки по утрам сказались – не суть важно; главное, за минут пятнадцать борьбы со стихией он преодолел расстояние, которое не так давно прошел, истекая кровью. Красная земля поднялась еще выше колен – по Bанькиным ляжкам, словно бы не в киселе – нет, словно бы в море отходов мясокомбината шел Голубович – в море кровавых кишок, гнилых печеночных обрезков, нервущихся коровьих аорт.
– Траххх! – раздалось в небе сразу же, как только Голубович сделал самый первый шаг по полю. – Траххх!
Небо разорвалось, из зияющего разрыва вылетела чудовищная молния и ударила в землю в нескольких метрах от нашего Ванечки. Вокруг прерывсто заполоскал безумной силы свет, будто бы горний монтер соединял и разъединял оголенные контакты вселенской электрической цепи.
– Траххх! – непрерывно ударяло и ударяло в небе над головой Ивана Сергеевича. – Траххх!.. Траххх!.. Траххх!..
