Но каков мой отец!
Сперва вынудил меня тратить деньги, пока я у него гостила; потом не оплатил моей поездки, а поскольку ему было стыдно, позвал дядю Александра, принялся его обнимать и уверять, что возместит мне расходы. Мог бы и не говорить: никто его не просил об этом. Наконец, отправил своего Кузьму сопровождать своих злополучных лошадей. Я оплатила дорогу, разочлась с Кузьмой. <…>
Господи Иисусе, что за человек мой отец… <…>
Пятница, 1 декабря 1876 года
Вчера в девять уехали из Парижа. Мама со своими тридцатью шестью свертками повергла меня в отчаяние. Крики, тревоги, коробки – все это так отвратительно буржуазно! Сколько можно?
Утром в Марселе мне просто худо стало, до того не хотелось возвращаться в Ниццу, она так прекрасна, а мне ничего не остается, как ее ненавидеть.
<…>
Я опять в моем голубом раю. Ах, какая жалость! <…>
Суббота, 2 декабря 1876 года
<…> Ну что ж, семейный круг и впрямь не лишен привлекательности. Играли в карты, смеялись, пили чай. И я почувствовала, до чего мне легко среди своих; окружили меня мои любимые собаки.
Виктор (у него такая огромная черная голова!), белоснежный Пинчо, Багатель, Пратер… Все они заглядывали мне в глаза, и тут я увидела стариков за картами, и этих собак, и эту столовую… О, как это все на меня давит, я задыхаюсь, я готова бежать куда глаза глядят, мне кажется, что меня заковывают в цепи, словно в кошмаре. Не могу!!! Я не создана для этой жизни, не могу! <…>
Мне так страшно оставаться в Ницце, что я с ума схожу. Мне кажется, что эта зима снова окажется потеряна и что я ничего не буду делать.
Меня лишают возможности работать! <…>
Быховец прислал мне огромную корзину цветов, и вечером мама полила ее, чтобы цветы не завяли… И такие пустяки выводят меня из равновесия.
Я в отчаянии от этой буржуазной мелочности!
Ах, боже милосердный, ради всего святого, уверяю вас, что я не шучу!
Вернулась из беседки; завораживающий лунный свет озаряет мои розы и магнолии.
Бедный сад, он всегда вызывал у меня только печальные мысли да жгучую досаду!
Вернулась к себе с мокрыми глазами и печальная, очень печальная.
Суббота, 3 декабря 1876 года
Вспоминая о Риме, еле владею собой… Но возвращаться туда, как прошлой зимой, не хочу… нет, нет, это было бы ужасно.
Поедем в Париж…
Ах, Рим! Почему мне нельзя его увидеть или взять да и умереть здесь! Задерживаю дыхание и вся вытягиваюсь, словно хочу дотянуться до Рима.
Воскресенье, 4 декабря 1876 года
<…> Всего-то и развлечений, что небо меняется. Вчера было чистое, и луна сверкала, как бледное солнце, а нынче вечером все затянулось черными рваными облаками, сквозь которые проглядывает светлое и яркое вчерашнее небо… Я сделала это наблюдение, идя по саду из беседки домой.
В Париже не бывает такого воздуха, зелени и напоенного ароматами дождя, как нынче ночью.
<…>
Четверг, 7 декабря 1876 года
Мелкие семейные дрязги лишают меня присутствия духа.
Погружаюсь в серьезные книги и с отчаянием вижу, до чего мало я знаю! Кажется, никогда мне всего этого не изучить. Завидую ученым людям, бледным, тощим, безобразным.
Лихорадочно хочу учиться, а направить меня некому.
<…>
Понедельник, 11 декабря 1876 года
С каждым днем все сильнее увлекаюсь живописью. Весь день не трогалась с места, занималась музыкой, это вскружило мне голову и растравило сердце. Пришла в себя только после того, как два часа поговорила с дедушкой о русской истории.
Ненавижу эту свою… чувствительность. Для молодой девушки в этом есть что-то… такое банальное!
Дедушка – ходячая энциклопедия. <…>
Я знаю человека, который меня любит, который меня понимает, жалеет, который употребит всю свою жизнь на то, чтобы сделать меня счастливой, который сделает для меня все и добьется успеха, который никогда меня больше не предаст, хотя раньше, бывало, предавал. Этот человек – я сама.
Не будем ничего ждать от людей, от них одни огорчения да разочарования.
Но будем твердо верить в Бога и в наши собственные силы. И право слово, раз уж мы так честолюбивы, подтвердим чем-нибудь наше честолюбие. <…>
1877
Пятница, 12 января 1877 года
Я появилась на свет 12 ноября, но моего рождения ожидали только 12 января, поэтому мой возраст считают с 12 января по старому стилю. Значит, через двенадцать дней мне будет восемнадцать лет…
<…>
Есть человек, чье имя я ношу, который дал мне жизнь, а кроме того, если бы не мама, я была бы уродлива и безобразна, как он, но этот человек мне не отец. Или тогда уже надо и Пратера считать отцом: он тоже производит на свет щенков… для собственного удовольствия.
<…>
Среда, 17 января 1877 года
Когда же я узнаю, что такое любовь, о которой столько говорят?
Я любила бы Одиффре, но он нанес нам такую обиду, что никакая любовь не выдержит.
Я любила бы Антонелли, но я его презираю.
Когда-то любила Борееля… в тринадцать лет.
В детстве я до умопомрачения любила герцога Гамильтона. Любовь, которая всем обязана состоянию, имени и экстравагантности герцога и… необъятному воображению.
<…>
В конце концов вечером был у меня приступ отчаяния, такой, что я не могла удержать стонов и утопила в море часы из столовой. Дина бежала за мной, боясь, что у меня недоброе на уме, но дело не пошло дальше часов. Они были бронзовые, с Полем без Виргинии
[70], который удил рыбу, и на нем была очаровательная шляпа. Дина пришла ко мне, часы, по-видимому, сильно ее рассмешили, я тоже смеялась.
Вторник, 23 января 1877 года
Бедные часы! <…>
Я уродина.
Суббота, 10 февраля 1877 года
<…>
Лардерель на самом деле недурен собой, остроумен, хорошо воспитан, и есть в нем некая завершенность. А завершенность – это, что ни говорите, что-нибудь да значит. Можно быть завершенным, совершенным в любом возрасте, с этим надо родиться. <…>
Среда, 14 февраля 1877 года
