– Вы еще спрашиваете! Я даже доверила вам письмо и не сомневаюсь в том, что вы его не вскроете.
– Какой ужас! Нет, я о полном доверии…
– Высокие слова!
– Но если и чувства высокие? – мягко возразил он.
– Я рада вам верить, подобные вещи льстят нашему тщеславию. И знаете что? Пожалуй, я вам до некоторой степени верю.
– Правда?
– Правда.
Довольно с вас? Едем на выставку. Я сержусь, потому что Мюльтедо счастлив и ухаживает за мной, словно я приняла его чувство.
<…>
Нынче вечером я по-настоящему довольна: любовь Мюльтедо действует на меня совершенно так же, как в свое время любовь Антонелли. Теперь вы видите, что я его не любила! Я даже не была в него влюблена! Я была влюблена только в этого негодяя Александра.
До любви мне было рукой подать – но вы помните, каким чудовищным разочарованием это обернулось. <…>
Как вы понимаете, у меня нет намерения выйти за Мюльтедо замуж. Буду тянуть сколько понадобится, пока само не угаснет.
– Истинная любовь всегда достойна уважения, – сказала я ему, – поэтому вам не следует стыдиться, но не взвинчивайте сами себя.
– Прошу у вас дружбы!
– Пустые слова.
– Тогда вашей…
– Вы невыносимы!
– Но что же мне сказать, если вы сами не желаете, чтобы я добивался успеха постепенно, начал бы с дружбы…
– Это химеры!
– Что, любовь?
– Вы с ума сошли.
– Почему?
– Потому что вы мне ненавистны.
– Вы дитя.
<…>
Пятница, 5 июля 1878 года
<…> Заезжаем к Мюльтедо и зовем его сегодня вечером в Оранжери на концерт русских цыган. <…>
Знаете, мои дорогие, а ведь Мюльтедо всерьез разозлился. Вчера я его, кажется, по-настоящему выставила за дверь. И сегодня вечером в концерте он сказал, что нельзя обращаться с тридцатидвухлетним мужчиной как с пятнадцатилетним мальчишкой и что когда-нибудь мне попадется человек, который меня ославит, – не такой, как он; а он хотя и любит меня безумно, но никогда мне не простит. А я ему на это ответила, что мне не в чем извиняться, а если я ему сказала, чтобы он убирался, то это была шутка: я только в полном безумии могла бы сказать такое серьезно, и нужно было быть полным дураком, чтобы мне поверить.
После концерта угощаемся мороженым. <…> Идем пешком почти до самого нашего дома, погода прекрасная; Мюльтедо успокоился и говорит со мной о своей любви… Опять все то же самое: я не люблю его, но его пыл меня согревает; два года назад я принимала это за любовь!..
А говорит он хорошо… Даже всплакнул. Подходя к дому, я уже меньше насмешничала, меня растрогали эта теплая ночь, этот гимн любви. Как хорошо, когда тебя любят!.. Ничего нет на свете лучше! Теперь я знаю, что Мюльтедо меня любит. Все это не может быть притворством. Если бы он охотился за моими деньгами, мое пренебрежение уже давно бы его оттолкнуло. <…> Мюльтедо не прощелыга, он безупречно порядочный человек. Он мог бы найти – и найдет – другую.
<…>
Мюльтедо очень милый, и напрасно, быть может, я при прощании забыла отнять у него свою руку… <…> Он ее поцеловал. Не могла я ему в этом отказать. И потом, он, бедняга, так любит меня, так уважает! Я забросала его вопросами как маленькая: мне хотелось знать, как с ним приключилось такое, с чего началось. Кажется, он полюбил меня сразу же, но, как он говорит, странной любовью: «Другие – просто женщины, а вы выше остального человечества, и у меня странное чувство: я знаю, что вы обходитесь со мной как с горбуном-шутом, что вы безжалостны, бессердечны, и все-таки я вас люблю; обычно, если любишь женщину, всегда немного восхищаешься ее сердцем, а я… мне как будто многое в вас не нравится, но я вас обожаю».
А я все слушала, слушала, потому что, право же, можете мне поверить, объяснения в любви стоят всех зрелищ на свете, кроме тех, на которые ходишь, чтобы себя показать. Да и те тоже сродни гимну или объяснению в любви: на тебя смотрят, тобою восхищаются, а ты распускаешься, словно цветок на солнце. <…>
Вторник, 9 июля 1878 года
[125]
<…>
Осматривали мое горло: фарингит, ларингит и катар. Только и всего!..
Развлекаюсь чтением Тита Ливия и вечерними записями. Надеюсь заниматься этим каждый вечер; надобно изучить римскую историю.
<…>
Понедельник, 22 июля 1878 года
«[Суббота, 20 июля 1878 года]
Сударыня.
Благословляю собственное письмо: было в нем, видно, что-то неотразимое, раз оно повлекло за собой Ваши советы. Жаль, что я сам не так неотразим, как мое письмо.
Некоторые Ваши советы я принимаю. Другие считаю шуткой. <…> Не могу принять всерьез Ваше наставление; Вы, с Вашим здравым смыслом, не можете считать, что следует драться еще до того, как Вас оскорбят, или даже когда обида была незначительна и полностью заглажена.
Даже Ваш идеал Кассаньяк принимает письменные извинения. Я не бретер, а просто серьезный человек, я питаю к себе уважение, но уважение спокойное и непоказное, – я тоже довольствовался бы объяснением.
Если Вы любите забияк и страстных дуэлянтов, я не в Вашем вкусе: я привык во всех жизненных обстоятельствах руководствоваться честью.
Пытаюсь Вам писать без надежды на ответ. Хотя стихи, которые я Вам послал позавчера, настолько дурны, что я уверен: Вы не откажете себе в удовольствии над ними поиздеваться и прислать мне критическое письмо. Позвольте ответить Вам советом на совет.
Не буду скупиться и дам Вам даже несколько советов, причем, в отличие от Ваших, это будут хорошие советы.
Советую Вам неукоснительно им последовать и применить на практике.
1. Paese che vuoi, essi che trovi
[126]. Если Вы хотите жить во Франции, постарайтесь, как бы Вам это ни было отвратительно, усвоить привычки французских девиц. Успокойтесь на том, что превосходите их – как это и есть на самом деле – обаянием, умом и красотой! Когда Вы были во Флоренции, в Ницце, в городах меньше Парижа, Вы могли безнаказанно вести себя, как Вам заблагорассудится. Там Вы задавали тон. В Париже никто не господствует над другими безраздельно. Если кто-нибудь захочет господствовать, происходит разрыв.
К тому же девице не полагается ставить на место всех окружающих: нескромная девица – чудовище. Успокойтесь на том, что Вы самая хорошенькая и умная. Это огромное преимущество. Вы и так хороши собой, Вам нет никакой нужды все время одеваться в белое, в Париже это слишком бросается в глаза, то есть не вполне прилично. Чтобы быть остроумной, позвольте птице Вашего ума петь на свободе – незачем все время изрекать парадоксы, резкости, издевательские замечания. Блесткам надуманных и преувеличенных фраз предпочтите золото естественности и правды.
