А дурак Мопассан
[173] даже не подозревает, что я тоже что-то собой представляю. <…>
Среда, 7 мая 1884 года
Получила из Дюссельдорфа просьбу о разрешении сделать с моей картины гравюру и опубликовать ее; они готовы опубликовать и другие мои картины, какие я сама выберу. Занятно. А я, знаете, никак не поверю, что все это правда. <…>
Мне нужно, чтобы при звуке моего имени все разговоры смолкали и все головы оборачивались.
С открытия Салона нет ни одной газеты, где бы не упомянули о моей картине; да, но это еще не то!
Сегодня утром появился парижский обзор Искры: «Светские женщины-художницы». Это высшая честь! Я иду сразу после Клер, мне уделено столько же строчек, сколько ей! Я напоминаю девушек Грёза, блондинка с волевым лбом, изобличающим значительную личность; глаза у меня глубокие. Я очень элегантна, у меня талант, и я работаю в русле истинного реализма, в духе Бастьен-Лепажа. Вот так-то! И это еще не все, у меня обаятельная улыбка и детская грация!!! <…> И что же, я не воспарила? Представьте себе, нисколько. <…>
Понедельник, 12 мая 1884 года
<…> У Бастьен-Лепажа по всем признакам рак желудка. Так что же, никакого спасения? Может быть, это еще ошибка. Бедняжка, он не может спать. Какая нелепость! А у его привратника, может быть, железное здоровье! Какая нелепость! <…>
Четверг, 29 мая 1884 года
Всю ночь меня лихорадило, а сейчас какое-то жестокое возбуждение, и оно все усиливается. <…>
Врачи бессильны; просишь чуда, которого нет как нет, но, пока просишь, испытываешь минутное утешение. Этого очень мало.
Бог справедлив, иначе быть не может, – но если Он справедлив, то как же так? Стоит призадуматься на минуту, и перестаешь в Него верить, увы! Зачем тогда жить? Зачем терпеть все эти муки? У смерти есть хотя бы одно преимущество: узна́ешь, по крайней мере, что такое эта хваленая другая жизнь… Если только там что-нибудь есть; но пока не умрешь, не узнаешь.
Для меня уже ничего быть не может. Я несовершенное, униженное, конченое существо.
Ничего. Ничего. Ничего.
Пятница, 30 мая 1884 года
<…> Наверно, я очень глупо поступаю, не занимаясь тем единственным, чем имеет смысл заниматься в этой жизни. Единственным, что приносит счастье, заставляет забыть обо всех печалях, – да, любовью, разумеется, я говорю о любви. <…>
Любовь помогает двум душам слиться в одну… Пускай это иллюзия, не все ли равно; во что мы верим, то и есть! Уверяю вас, я-то знаю. Любовь делает мир таким, каким он должен быть. Если бы я была Богом…
Ну и что тогда? <…>
Воскресенье, 1 июня 1884 года
<…> Сейчас, то лежа на диване, то расхаживая по балкону, читала предисловие к Лукрецию, а потом его самого, «О природе вещей». Кто знает, что это за книга, те меня поймут… Чтобы во всем разобраться, требуется большое напряжение. Наверно, это трудное чтение даже для тех, кто привык иметь дело с такими материями. Я все поняла, временами смысл от меня ускользал, и все-таки каждый раз я умудрялась разобраться и поймать нить. <…>
Если бы я получила разумное воспитание, из меня могло бы выйти нечто примечательное. Я всему училась сама, сама в Ницце составляла план занятий с преподавателями лицея, и они придерживались моего плана. Я руководствовалась наполовину интуицией, наполовину тем, что успела вычитать из книг. Я хотела знать то-то и то-то. Потом прочла греков и римлян, и французских и английских классиков, и современных авторов, и многое другое. Но все это в состоянии хаоса, хотя из любви к всеобщей гармонии я стараюсь привести свои познания в порядок.
Кто такой Сюлли-Прюдом?
[174] Полгода назад купила его книги, перелистала и отложила: мне показалось, что это просто приятные стихи; а сегодня обнаружила там вещи, которые меня покоряют, и читаю все подряд; на это меня подвигло посещение бедняги Коппе
[175], которого я ни в грош не ставлю. Но о Сюлли-Прюдоме мне не говорил ни Коппе, ни кто-нибудь еще, так почему же?
Пятница, 6 июня 1884 года
Этот вечер в посольстве
[176] очень меня заботит: боюсь, как бы какая-нибудь мелочь не испортила впечатления. Никогда не надеюсь ни на что хорошее. <…>
Суббота, 7 июня 1884 года
В тишине готовлюсь к торжеству нынешнего вечера.
Платье у меня такое. Белый шелковый муслин… <…> В волосах ничего. Белые туфельки. Все вместе выглядит изумительно. Сюда нужна прическа а-ля Психея. По-моему, наряд невероятно изысканный.
<…>
Воскресенье, 8 июня 1884 года
Я была так хороша, как только могла, – никогда еще не выглядела лучше. Платье всех восхитило. А лицо так и расцвело, как когда-то в Ницце или в Риме.
Люди, с которыми я каждый день вижусь, застыли, разинув рты. <…>
Немного позже, заплатив дань мелкому тщеславию, я стала беседовать со всеми представителями художественного мира, которые там были; они представлялись мне, им было любопытно на меня поглядеть. Но я была такая хорошенькая и так красиво одета, что они явно останутся при уверенности, что я не сама пишу свои картины. Там были Шереметев, Леман
[177] – пожилой, весьма приятный человек, не без таланта. <…> А еще там был Эдельфельт, очень одаренный художник. <…> Красавец, несколько вульгарный, русский финн.
В общем, было хорошо.
Вот видите, главное – хорошо выглядеть. В этом все дело.
Среда, 25 июня 1884 года
<…> Родись я мужчиной, я бы покорила всю Европу. Но я девушка, я растрачивала себя в разговорах, в дурацких выходках. Ничтожество!
Бывают минуты, когда простодушно веришь, что все тебе по силам: «Было бы время, занялась бы ваянием, писательством, музыкой!»
