А Ильмир трясет меня, злится. Потом отпихнул, как мусор, бросился туда, где кафтан с сапогами остались, на колени упал и давай молитвы свои читать. Я головой потрясла.
– Не поможет, служитель, – сказала ему хрипло. – Накрепко я его упрятала. В тело вовек не вернется.
Да и тело-то под землей теперь, будет жадный мужик по ночам выходить и дверь стеречь. Она каждый раз в новом месте открывается, хоть и есть приметы, по которым найти можно. А можно и ошибиться. Посмотрела на одежду сброшенную – надо бы убрать, а то придут утром деревенские, увидят и будут говорить, что ведьма печника Приславу демонам отдала или и того хуже – съела. А впрочем, пусть говорят. Больше бояться станут. А у людей где страх, там и уважение.
Так что я встала, шатаясь, и пошла к воротам, на служителя, что все бормотал что-то, не оглянулась даже. У развесистого дуба, сторожившего границу леса, Ильмир меня догнал, пошел рядом молча. Хоть и косился да хмурился.
– Спрашивай, – прокряхтела я. – Заслужил ответы, служитель.
– Это были такие же твари, что и у озера?
Я хмыкнула. Да уж, не в бровь, а в глаз сразу.
– Нет. У озера тварь страшнее была. Из высших. А это низшие, так, мелочь всякая.
– Ничего себе мелочь, – присвистнул, утирая кровь из разодранной щеки.
– Мелочь по мерке тьмы. А для человека все едино и смертельно.
– А для ведьмы? – глянул он остро.
– Жива еще, как видишь, – хмыкнула я.
– Как они в наш мир попали, я понял, даже служители знают про двери… Мы их вратами называем. Только…
– Только думаете, что их сами ведьмы и открывают, – закончила я за него и усмехнулась: – И так бывает, служка.
– Что?
– Что слышал. Все спросил?
– Тот мужик… что ты с ним сделала? Он умер?
– Он между мирами, двери стеречь будет. За все платить надо, – буркнула я. – Подумай об этом, прежде чем в Омут собираться.
– А ты за что платишь, ведьма? – негромко спросил Ильмир.
Я не ответила, только шаг ускорила.
* * *
С утра на тропинке мешочек с медными монетами лежал. Небольшой, конечно, но все же не поскупились деревенские, с каждого двора собрали. Мне и не нужно, да нельзя без откупа. Внутри – наузы неумелые и заговоры деревенские, чтобы, значит, ведьма медяшки забрала, а вместе с ними все несчастья и болезни людские. Я головой только покачала. Подобрала узелок и в подпол кинула, даже не считая. Тратить все равно не на что.
Охотники из ловушки моей убежали. Дух лесной рассказал: поняли мужики, что путь от болот нашли, да как припустили! До самой деревни неслись, сверкая пятками, откуда только силы взяли! Я посмеялась, представляя себе эту картину, рукой махнула и по делам своим отправилась.
Вечером же, когда пришла в лачугу, удивилась. Не было служителя. А я уже привыкла его у порога видеть или под окнами… Значит, ушел все-таки. И хорошо, нечего человеку у ведьмы делать. А тому, за кем тень Шайтаса ходит, тем более. Поужинала в одиночку и спать собралась. Хлесса под бок лезла, холода чуяла, так я ее прогнала, рыкнула зверем. И сама устыдилась. Нельзя свое дурное настроение на других скидывать, тем более – на неповинных и безответных. Легла, когтем зарубку на дереве прочертила. Пересчитывать не стала и так все назубок знала. Глаза закрыла, а самой не спится, лежу, прислушиваюсь. Как ветер воет, как мыши пищат, как шаги на тропе шелестят…
– А я уж надеялась, что сгинул или в болото провалился, – усмехнулась я, когда служитель вошел.
Ильмир промолчал, даже не огрызнулся. Только смотрел задумчиво. В глазах уже даже отвращения нет, видимо, привык к ведьме. Я отвернулась к стене, неинтересно мне его разглядывать.
– Я попросить хотел, – негромко мне в спину сказал служитель. – Можно я уходить буду иногда? Раз ты хозяйка, тебе и решать… отпустишь? На пару часов…
– Иди, – бросила я. – Не держу.
Одеялом лоскутным укрылась и засопела. Да какой там, захрапела на всю сторожку так, что Тенька проснулась и Саяна каркнула возмущенно. Ильмир молча улегся и тоже уснул. А я все лежала без сна, а потом не выдержала – вышла из тела, скользнула лунным лучом в окошко, поймала сову ночную. И полетела над лесом! Не думая, не направляя, лишь наблюдая и разделяя с птицей азарт охоты и голод, разочарование и торжество, когда в когтях забилась полевка. И вкус крови и теплой плоти, и снова взмах крыльев, и морозное небо с налившимся месяцем…
Порой мне хотелось остаться так, в теле зверя или птицы, потеряться в простом и понятном разуме, забыть себя… Но в чаще стояла береза, роняла золотые листья, и, конечно, я всегда возвращалась.
Только в этот раз возвращение было тяжелым, болезненным. Потому что кто-то тряс меня за плечи, дышал в лицо, теребил! А даже раздельно всегда есть связь души с телом. Вот и сейчас даже сова закричала, заухала, почувствовав то же, что и я: боль. Выскальзывала я из птицы грубо, даже не извинилась, не поблагодарила, понеслась по бледнеющему лунному лучу, влилась в свое тело…
Ильмир в меня чуть ли не носом утыкался и, кажется, к губам моим примерялся. И платье на груди мне расстегнул. Мокрое, кстати… платье.
– Пошел вон! – рявкнула я так, что он отшатнулся и еле на ногах устоял. Я приподнялась, осмотрелась. Волосы и платье мокрые, рядом кувшин пустой валяется, Саяна каркает как оглашенная, Тенька рычит, служитель стоит, хмурится.
– Ты белены с поганками объелся? – завопила я. – Да я тебя сейчас…
– Я думал, ты умерла, ведьма. – Ильмир сел на лавку тяжело, уставился на свои руки, сжатые в кулаки.
Я села, потрясла головой, с которой капала вода. Да уж…
– Души в твоем теле не было, – протянул служитель, подняв голову. – Я почувствовал. Пустая совсем стала, как шелуха ореховая, без ядрышка.
– Так у ведьм ведь и так души нет, служитель! Разве твой бог не это говорит? – Я фыркнула и пошла в закуток переодеваться.
– Не знаю… – чуть слышно пробормотал он. – Я уже не знаю… Ничего не понимаю…
Отвечать я не стала, надела новый балахон, который сшила недавно, и пошла завтракать. Все равно ночь закончилась, а пойманная совой мышь осталась в утробе птицы. Я же была голодна. Ну а потом по своим делам отправилась.
* * *
Несколько дней прошли – промелькнули. Служителя я почти не видела, только замечала, что лачуга моя вид почти приличный приняла. Крышу Ильмир подлатал, стены утеплил, дыры законопатил. Каждый день я ему работы все больше поручала, а он все равно успевал! Уж я и пиявок велела собирать, и репей колючий, и яйцо птицы клют мне добыть, что на верхушке сосны живет, а ему хоть бы что! Пиявок мне целое ведро приволок, колючек мешок, и грозная птица с ним не сладила! Обиделась только на меня. Вечерами, дела мужские переделав, служитель стал в лес уходить, куда и зачем – я не спрашивала. Хотела разок полюбопытничать, проследить, да сама себе по носу длинному и щелкнула за глупость… Делать больше нечего, как за прихвостнем Светлого бога следить!
