Ох, опасные мысли у служителя. Прозорливые…
– И что же ты там видел, служитель? Во сне?
Он снова вздохнул коротко и чуть покраснел.
– Вот это… – выдохнул он и чуть коснулся губами моих губ. Нежно так, ласково, почти невесомо, словно пером птицы дотронулся. А потом провел по ним языком и притянул меня к себе, углубляя поцелуй. А я замерла в его руках, растерялась. Все же первый поцелуй в моей жизни. Смешно: все остальное уже было, а поцелуя – нет… Было присвоение – болезненное и неприятное, а вот поцелуя любящего не было…
Но о том, что раньше было, вспоминать не хотелось, слишком ласковыми у Ильмира были губы, а руки – сильными. А я-то все гадала, каково это – в его руках оказаться. Сама от себя эти мысли таила, а ведь все равно думала. Оказалось, что хорошо. Очень хорошо. И не страшно совсем…
Губы приоткрыла, сама его языком тронула. В теле такая слабость разлилась, такая истома сладкая. И мысли все из головы улетучились… А он уже косу мне расплетает, пальцами в волосы зарывается, тянет, чтобы я голову откинула. От губ моих оторвался со вздохом, по шее поцелуями прошелся, так что внутри меня словно пожар загорелся.
И отодвинулся, зубы сжал. Ладони мои к губам поднес, поцеловал.
– Прости… я не хотел… То есть хотел, конечно, но я бы никогда себе не позволил… То есть…
Я посмотрела в его синие глаза мгновение, а потом прижалась, руками шею обвила.
– А знаешь… – прошептала чуть слышно, – ты мне тоже снился. Много-много раз…
– Правда? – вскинулся он.
– Да… – выдохнула я. И не соврала ведь. И снова к его губам прижалась. Конечно, снился…
Болотница мне сны вернула – испугалась, что без топи ее оставлю, а я уж думала, что лучше бы не возвращала. Потому что все с ним были. Да такие, что порой стыдно становилось. Я их узлом скручивала, в темный угол души прятала, а все без толку. Каждую ночь возвращались.
И ведь думала, что так снами и останутся, да только… От его поцелуя словно проснулось во мне что-то… Живое. Забытое. Человеком себя почувствовала. Девушкой… и так захотелось еще в синеве его глаз понежиться, в улыбке, в объятиях, в поцелуях горячих. Пусть хоть только раз, только этой ночью, когда луна заливает землю золотым светом, когда пахнет первым снегом и последним вереском.
Прогоню завтра, а сейчас…
– Не отпускай меня…
– Не отпущу… Никогда не отпущу. Я так долго тебя искал…
Что-то еще шептал мне Ильмир, перебирал мои рыжие пряди, целовал лицо, ласкал губы. Языки наши словно танец танцевали, сначала медленный и неспешный, а потом сумасшедший, обжигающий. Голова совсем хмельной стала, легкой, и я сама потянула завязки на его рубашке, скользнула ладонью по золотистой коже. Гладкая… Он от моего прикосновения задышал тяжелее, и поцелуи стали сильнее, требовательнее. А все равно – ласковые… Словно любящие. Прижался губами к ямочке на шее, лизнул и осторожно так ткань с плеч потянул. И остановился снова, посмотрел вопросительно. А я ведь чувствую, как пальцы у него дрожат, как дыхание срывается, чую мужское желание всем нутром ведьминским. И такое оно неистовое, что сама дышать почти не могу.
В пещере лишь слегка тепло было, а нам уже казалось, что жарко. Ильмир пока мои губы целовал, я все завязки развязала, прижалась к его телу. Голову опустила, губами тронула. Пощекотала языком. Он выдохнул и почти застонал от моих ласк. А я словно с цепи сорвалась, так хотелось везде его потрогать, хоть губами, хоть пальцами. Облизать, словно медового. Да что там мед – он вкуснее был, как самое невиданное лакомство. Я и трогала… и он меня. Трепетно и в то же время сильно, ласково и сразу настойчиво. И дышали мы, кажется, через раз, с хрипами.
Один раз я дернулась, когда он мне на спину руку положил – отвела осторожно, накрыла его ладонями свою грудь. И когда снять рубаху успела, не заметила…
Потому что шрамы – они хоть на ведьминском теле есть, хоть на человечьем. Но Ильмир моей уловки не заметил, только целовать стал крепче. Я и не поняла, как мы на сене оказались, дрожала в его сильных руках, отдавалась поцелуям и ласкам, вслушивалась в его хриплое дыхание, как в музыку волшебную.
Он оторвался от меня на миг, заглянул в лицо. А у самого глаза – словно васильки, согретые солнцем. Смотреть – не насмотреться.
– Шаисса… – не сказал – простонал, да так, словно молитву своему богу Светлому. А я его только ближе притянула и провела рукой по его бедрам, коснулась завязок на штанах. Он выдохнул резко, рвано, но руку мою перехватил. Попытался сдержаться, успокоить рвущееся дыхание, отстраниться. Да разве я позволю? Только не этой ночью. Сегодня ты мой, синеглазый служитель, до самого конца, до донышка. А завтра уйдешь и забудешь о ведьме из про́клятого леса. И о рыжеволосой Шаиссе забудешь. Уж я-то постараюсь.
А я помнить буду.
– Я… – Он оперся руками в сено с двух сторон от моей головы. Глаза – бесконечность. – Я первый раз… – выдохнул он. – Боюсь тебе больно сделать.
Нежность затопила меня так, что хотелось всхлипнуть, как девчонке. Или снова кинуться его лицо целовать. Что ж ты сделал со мной, служитель? Ведь совсем голову потеряла…
Конечно, первый раз, как же я не догадалась сразу? Он же в Обители Светлого бога вырос, собирался сан принять. Хотя я и сама умелостью похвастаться не могу, что было со мной – хочется из души с корнем выдрать. Думала, никогда не забуду, а вот смотрю в синие глаза – и не помню уже.
Осторожно положила ладони ему на поясницу, вырвав из губ служителя еще один вздох, скользнула ниже. Прочертила пальчиком горячую дорожку на его коже. Как сладка эта власть, как упоительна! Знать, что я единственная, хотя бы сейчас.
Стянула его штаны, не отрывая взгляда от охваченного страстью мужского лица. А потом…
Потерлась о плоть мужскую, ногами обхватила. Греховница… Да что с меня взять – ведьма я. А Ильмир уже в голос застонал, задвигался, и мой стон поцелуем заглушил, когда наши тела соединились. Так, что я вскрикнула, голову откинула, руками в его плечи вцепилась. Над головами свод пещеры серый, каменный, а мне казалось – потолок расписной, с цветами и золотыми узорами.
И снова мое имя – как вздох живительный, как ласка, как драгоценность… Я и чувствовала себя в его руках так – самоцветом редким, янтарем солнечным. И кричать хотелось от наслаждения, я и кричала, чего уж там. Духи горные, наверное, от моих стонов в самые глубокие щели забились. И как же хорошо мне было! От его движений внутри моего тела, от горячих губ, от ласк. От слов и признаний.
– Моя, моя Шаисса… Любимая… – прошептал мне служитель в губы, ударился еще в мои бедра и затих, прижался к губам. И я тоже выгнулась в последний раз, закрыла глаза.
После вихря страсти внутри все пело, и так легко было, радостно. Ильмир голову поднял, а сам улыбается и целует меня, глупый, оторваться не может. Потом отодвинулся, потянул на себя свой клинок, рукоятку повернул, а там… колечко. Простое, с голубым камушком, бирюзой…
