– Молчи, – приказала ей. Лба коснулась, она и сомлела. Лишь глазами хлопала да улыбалась. Плохо только, что все по-дурному я делала, второпях, боль без откупа тянула. А это значит, что все на меня перешло. Сбросить некуда. Не оставлять же первому, кто войдет! Вот и пришлось себе забрать. У кухарки ожог сошел, а у меня появился, да я зубы сцепила. Теперь главное до своего лесного домика дотерпеть, там скину как положено, заговорю.
Дверь заскрипела, открываясь, и в чулан всунулось любопытствующее лицо помощницы.
– Ой, а чего это тут? – всплеснула руками девушка.
– Подорожник искали, – сквозь зубы прошипела я. – Нашли.
– Подорожник? Здесь? – осмотрела она бочки пустые и тряпки для уборки.
– Здесь. – Я потянула Белаву наружу. И сразу наткнулась на взгляд синих глаз.
– Я послал за лекарем, – сказал Ильмир. – Через час прибудет.
– Так не болит уже! – весело отозвалась Белава, засияв улыбкой. А мне захотелось снова наступить ей на ногу. – Прошло! Как по волшебству!
Я чуть в голос не застонала!
– Испуга больше было, – с легкой улыбкой пояснила я. – Кипяток мимо пролился. Повезло.
– Повезло! – радостно закивала головой кухарка и оглянулась недоуменно, – Да что же я стою тут, лясы точу! Обед же не готов!
И, подхватив свои юбки, унеслась на кухню. Помощницы с оханьем метнулись следом. Я осторожно убрала ладонь за спину.
– Вересенья, вы плохо себя чувствуете? – негромко спросил служитель. – Вы побледнели.
– Вам показалось, – не глядя на него, бросила я и пошла к двери. – Не беспокойтесь.
Шла, чувствуя, как прожигает спину взгляд служителя, и проклиная Шайтаса. Уж не просто так кипяток живым стал, знаю, чьи это проделки…
До вечера пришлось ходить, сжимая зубы от боли. Рука горела нещадно, кожа вздулась пузырем. Пришлось обмотать тряпкой, благо Ильмир уехал и внимательных глаз его в поместье не было. В окошко я посмотрела, как Велена на порог выбежала, на шею служителю перед отъездом бросилась, зашептала что-то на ухо. Ильмир улыбался, ее слушая. А потом вскочил в седло и умчался. А я отвернулась.
Дотерпела до дома, а вечером бросилась в лес, ритуал провела. Боль из руки ушла, да только ладонь так скоро прежней не станет. Придется ждать, пока кожа слезет да новая нарастет, иначе никак. Но хоть болеть перестало. Вздохнув, осмотрела волдырь, замотала снова тряпкой и в дом пошла.
Детишки бросились ко мне, за стол усадили, тарелку поставили. Молока в кружку плеснули и уселись напротив.
– Ну что там Ильмир, не признал еще? – подперев рукой подбородок, спросила Леля.
– Не признал, – макая хлеб в молоко, ответила я.
Ребятишки разочарованно переглянулись.
– Ничего. Признает, – утешил Таир.
– Так, может, ему рассказать все? – предложила Леля. – Как было?
– Не поверит, – пожала я плечами и отправила хлебный мякиш в рот. Все-таки хорошо без клыков! Есть удобно! – Ты поверишь, если я тебе расскажу, как на вечерней зорьке ты на сосну залезла и песни пела?
– Не было такого, – возмутилась Леля.
– Вот и Ильмир скажет – не было, – вздохнула я. – Так что одна надежда, что сердце ему подскажет.
– Он вспомнит, – ободрил Таир. – Разве тебя можно забыть? Да ни за что!
– Спать идите, утешители, – усмехнулась я и зевнула. Они поворчали. Но, видимо, тоже умаялись за день, по лежанкам разбрелись быстро. Я подождала, пока Леля уснет. Не желала лишний раз пугать сестричку. Заплела веревку узлами, повесила над своей кроватью ловушку – приманку от дурных снов. Заговорила самым сильным заговором, какой знала. Каждая петелька, словно омут. Ни один кошмар из него не выберется! И, успокоенная, улеглась под лоскутное одеяло, смежила веки…
…Лес все тот же, деревья – великаны. Голову закинув, смотрю на огромные кроны. В моем северном краю рос дуб. Четыре века по весне листьями украшался, да и он не так велик был. Эти деревья, казалось, на ветвях звезды качают, а луны, словно желуди на них висят. Интересно, а солнце здесь есть? Или ночь всегда?
– Захочешь, будет, – тихий голос за спиной, да оборачиваться не стала. Так и стояла, рассматривая могучие кроны. А ведь столько сил в свою ловушку снов вложила! Да все без толку.
– Говорил ведь, что свидимся. Не сбежишь теперь, когда захочу, тогда в твой сон и приду. Уведу за собой… – шепнул Шайтас на ухо. От дыхания чужого тепло возле уха стало, потом на шее. Близко стоит демон.
– Зачем чужую боль забрала, глупая? Не тебе предназначалась.
– Боль кухарке, а мне разоблачение? – усмехнулась я. – Нечестно играешь, демон.
– Зато свое получаю, – рассмеялся он. – А честность для глупых людей оставь, им во что-то верить надо. Дурь той верой прикрывать.
– Так я тоже человек, – качнула я головой, откинув за спину рыжую косу. Надо же, здесь я собой была.
– Ты – ведьма. Знаешь то, что другим неведомо. Видишь то, что ото всех скрыто.
– Все равно я человек.
– Упрямая, – дыхание обжигает щеку, но не поворачиваюсь, не хочу смотреть на него. – Боишься? – шепчет Шайтас.
– Нет, – пожимаю я плечами. – Пусть ты можешь приходить в мой сон, но не сможешь навредить. Ты морок, демон…
– Уверена? – К моему плечу прикасается что-то теплое, и я вздрагиваю. Даже зажмуриваюсь, надеясь проснуться, прервать этот кошмар, ведь так ужасно осознавать, что меня целует демон! И смотреть на его рогатую голову и красные глаза, на гадюк, шевелящихся на теле, и черную шерсть я совсем не хочу!
– Внешность – морок, Шаисса, – говорит он. – Тебе ли не знать? Ты и с клыками-бородавками была, не суть это. Обернись…
– Не хочу! – не открывая глаз, выкрикнула я. – Хоть красавцем писаным себя сделай, ничего не изменится! Ты прав, внешность – лишь морок, а твоя суть – демонская, злая! Зачем ты приходишь? У нас уговор был, до срока я свободна!
– Ты близко, так зачем мне сдерживаться? – шепчет он. – Зря упрямишься, Шаисса. Я сильнее тебя. И честность мне чужда… Захочу – получу. А я тебя долго жду, ведьма… Восемь лет назад должна была моей стать, так отмолила тебя бабка-ведунья, из самого мира духов дотянулась. Срок назначить заставила… Да все равно ты моей станешь, скоро, Шаисса, скоро. Не противься, хорошо тебе будет. Разве не нравится тебе здесь? Все твоим станет…
– Знаю я, как ты речами совращать умеешь, – тряхнула я головой и пошла между деревьев. Шагов за спиной не слышала, но чуяла – рядом Шайтас.
Иду по влажному мху босыми ногами, и не холодно мне. Лес безмолвный, но живой, смотрит, слушает, провожает взглядами. Пахло полынью – горькой, душистой, вязкой на языке, сырыми листьями, лежалыми, пряными, да сочной хвоей. Мои любимые запахи… У толстых корней – туман белесый ползет, укрывает, словно простынею. Чую где-то впереди заболоченное озерцо, илом тянет оттуда и кувшинками желтыми, а еще дальше – скалы… Красиво. От аромата трав кружится голова, душу тянет куда-то, тревожит.
