– Ведьма, а скромничаешь, – с насмешкой протянул он. – Ничего, привыкнешь к нашим порядкам. У нас скромность не в почете.
Он хлопнул в ладоши, и вновь взвился огонь черных свечей, полыхнули камины. И полезли в окна и двери все новые твари, потому что звал их господин на пир…
– Великая ночь сегодня, дети преисподней! – на весь зал возвестил Шайтас. – Сама Светлая Ведающая, открывающая двери, к нам пожаловала! По доброй воле к нам пришла! Склонитесь перед ней, словно передо мной – господином вашим, потому что она станет вашей королевой и откроет нам ворота в свой мир!
И снова зал заухал, завыл, зарычал и захохотал, жутко так, что захотелось глаза закрыть, а заодно и голову под тюфяк сунуть! Куда ни кинешь взгляд – всюду были пасти и морды, хвосты и рога, шерсть и крылья. И вся эта нечисть кружилась, вертелась, взлетала и падала, танцевала и каталась по полу, оставляя везде клочья черной шерсти! Словно не могли твари мрака и мига устоять неподвижно и беззвучно. Шайтас лишь усмехался, рассматривая своих подданных, но руку мою так и не выпустил. Грянула музыка, забили барабаны, и нечисть бросилась в пляс. Кружились волкодлаки с нагими красавицами, вертелись демоницы с крылатыми зубастыми тварями, отплясывала нежить, обнажая в этом диком танце полусгнившую плоть. Между беснующимися парами пробегали малоростки, с виду дети, а присмотрелась – лица старческие и хохочущие, а на головах их стояли подносы с чарками и снедью. Но то была прислуга для гостей, к Шайтасу подошли прекрасные девы, прикрытые лишь своими огненными крыльями. У нас таких называют стражами цветка папоротника, жар-птицами. Красота их тел и лиц ослепляет, а крылья горят, словно пламя костров, что жгут люди в срединную ночь. Девы огненные склонились перед нами и подали демону золоченый кубок. Он сделал глоток и мне передал.
– Пей, Шаисса, пей, ведьма. Раздели со мной это вино, докажи, что по доброй воле пришла на наш праздник!
Я хотела отказаться, даже рот открыла, но вдруг стало тихо в огромном зале. Замерли звери, утихла музыка. И все взгляды к моему лицу приковались.
– Пей, ведьма… Пей, Шаисса… – Эхо пронеслось смерчем, взметнув пламя свечей. – Пей, пей, докажи!
В горле пересохло так, что я сглотнуть не могла, и жажда обуяла невыносимая. Поднесла кубок к лицу, понюхала. Пахло травами и студеной колодезной водой, живой и вкусной. Даже зубы заломило, так захотелось сделать глоток. Демон улыбался, но в алых глазах застыла насмешка.
– Что ж ты медлишь, Шаисса? Разве не знаешь, что гость должен испить из хозяйской чаши? Да и путь твой был тяжелым. Выпей из моей чаши, отведай, ведьма…
Голос демона сулил наслаждение, да и терять мне уже было нечего. Поднесла кубок к губам, глотнула. И поперхнулась, закашлялась, потому что вновь обманул демон: в кубке была живая и сладкая кровь…
Но Шайтас уже смеялся, лишь стер с моего лица капли поцелуями и хлопнул в ладоши:
– Отведала гостья угощение, а значит – наша навек!
– Наша… Наша! – подтвердило эхо.
И снова взметнулось пламя и закружила нечисть, а у меня в глазах потемнело, а потом стало так легко, словно превратилась я в тополиный летний пух. Демон подхватил меня и увлек в центр зала, в самую гущу, закружил, обнимая, прижимая к каменному телу, сверкая алыми глазами. Упиваясь своей властью и целуя мои губы. Перед глазами плыло, в голове стоял туман, и я уже без содрогания смотрела, как скидывают звери одежды, как сплетаются вокруг нас нагие тела. Лишь откинула голову, глядя на плывущие облака.
И Шайтас распахнул свои черные крылья, взмывая вверх со мной на руках.
– Наша, наша навек… – шептало надоедливое эхо, не желая замолкнуть.
* * *
Здесь вереск не цветет. Нет его здесь.
Крапива устилает дорожку, а между жгучих листьев таится красный цветок, алеет, манит, словно живой огонь. А стоит приблизиться – гаснет, прячется в густой траве. И загорается через десяток шагов. Деревья не шумят, стоят тихие и безмолвные, течет по коре густая янтарная смола, словно слезы. В вышине проплывают облака – темные, похожие на грозовые тучи, набухшие и тяжелые от клубящихся внутри молний. И когда они задевают острую иглу башни – лопаются, словно перезрелые плоды, проливаются дождем, и озаряется темное небо огненными вспышками.
– Разве не красиво здесь, Шаисса? – Демон вновь стоит за спиной, обнимает властно. – Весь мир у твоих ног. Посмотри!
– Красиво, – равнодушно отзываюсь я.
Шайтас хмурится. Я знаю это, хоть и не вижу. Поднимает голову, и тучи расползаются испуганно, бегут к краю бесконечного неба.
Демон же разворачивает меня к себе, и глаза его горят углями, угрожающе и злобно. А потом он меня целует. Губы его обжигают льдом и дарят забвение, каждый поцелуй отнимает еще кусочек воспоминаний, тепла, любви, души. Его губы дают плотское наслаждение, а отбирают жизнь, раздвоенный язык ласкает так страстно и умело, что мысли растворяются, а тело оживает. Мы снова парим между небом и землей, между тьмой и тьмой, я – в его руках. Распахнутые черные крылья держат нас в недвижимом воздухе его мира, а Шайтас целует, снова и снова… Уже в который раз.
– Как долго я ждал… Не противься… Не противься, Шаисса. – Он шепчет, укрывая меня крыльями, складывая их куполом над нами. И мы падаем вниз, в пропасть, в черную бездну, так стремительно, что я вновь кричу, а демон смеется. Он позволяет мне увидеть, как стремительно несется навстречу земля, раскрывает ладони, выпуская меня из объятий. И я падаю к черной земле и красным пятнышкам маков, ожидая этого удара – последнего. Острый запах прелой листвы ударил мне в лицо, и уже у самой тверди сильные руки подхватывают, а крылья вновь выдергивают нас вверх.
Шайтас любит играть.
– Испугалась, ведьма?
– Испугалась, демон, – ответила я. Глупо врать, что мне не страшно: сердце колотится пойманной птицей, норовит выскочить. А Шайтасу мой страх – словно сладость, он слизывает его раздвоенным языком с моих губ, вдыхает жадно, сжимает меня сильнее.
– А если не поймаю, ведьма? – мурлычет он мне на ухо, и дыхание его обжигает холодом.
– Разобьюсь, Шайтас, – шепчу я, откидывая голову. – Если не поймаешь – я разобьюсь.
– Помни, Шаисса, всегда помни об этом! Ты в моей власти, ты – моя!
И он вновь целует, вновь обнимает руками и крыльями, то взмывает ввысь, то камнем обрушивается вниз и не устает от своей игры, лишь смеется, когда я кричу.
Сколько это длится, я не знаю. Порой мне кажется, что в Омуте я провела всего несколько минут, порой – годы. А когда спрашиваю у Шайтаса, он злится. Но я вновь спрашиваю. Вот и сейчас, когда мы парим над сизыми облаками, я смотрю в алые глаза и задаю вопрос:
– Сколько я в Омуте?
– Вечность, – рычит Шайтас. И вновь складывает крылья, падает вниз, устремляясь к башне своих чертогов. – Ты здесь вечность, и еще столько же впереди. Все, кого ты любила, – давно сгнили в земле, все, кто тебя помнил, – сгинули. А мы остались. Ты душой вечна, я – телом… Века прошли в твоем мире, Шаисса! Смирись и стань моей, открой ворота!