– Так он приходил? – воскликнула девица. Она вдруг уткнулась лицом в подушку и заплакала. Я подумала про себя: надо же, неужто и я в молодости была такой же наивной дурочкой? А вслух сказала:
– Если хотите, могу ему передать, чтобы зашел к вам. Только давайте сначала я посмотрю на ваши снимки. – Я вынула из конверта рентгеновские снимки, сделанные Юрой. Показала ей и продолжила: – Вот, смотрите. Вот это – ваша кость.
Та с неким страхом посмотрела на снимок.
– Неужто это мое?
– Ваше, ваше, голубушка. А вот здесь, видите, трещинка. Поэтому походите-ка пару недель в гипсе, потом мы его снимем и еще раз сделаем такой же снимок. Только тогда мы сможем вам точно сказать, когда вы выздоровеете полностью.
– Миссис Елена, скажите, а что с синяками на моей груди? – и она приподняла рубашку. – А то я не хотела спрашивать у того, другого доктора, он – мужчина.
Я посмотрела и успокоила:
– Вот они пройдут через неделю, или даже раньше. Не бойтесь. А грудь у вас красивая, она такой и останется. Ладно, я побегу, может, еще и успею застать вашего Ромео, – я удивилась, увидев, как Мейбел неожиданно покраснела. – Только с Лизой вы будьте поосторожнее. Слышала я краем уха, что ее интересуют не только мужчины.
И, не обращая внимания на то, как моя пациентка побледнела, помчалась к кубрикам репортеров.
Но Коли, увы, уже там не было, а к его двери была прикреплена сложенная вдвое записка с надписью «Капитану Синицыной», на которой стояло время написания – 19:25 – всего пятнадцать минут назад.
«Леночка, срочно отбываю в Свеаборг, вернусь, наверное, не скоро. Вечером на „Смольном“ будет Маша, можешь передать мне с ней весточку. Целую, Николас».
19 (7) августа 1854 года. Балтийское море.
Борт военного парохода «Ля Белль Альзасьен»
Корабельный лейтенант Морис де Шалон
Как гласит английская пословица, у каждой тучи есть своя серебряная подкладка. Мне вспомнилась это выражение сегодня, когда закончился, наконец, этот страшный день.
Перед нами расстилалось свинцово-серое штормовое море. Порывистый северо-западный ветер, мелкий холодный дождь, волны, качающие нашу посудину, словно детскую игрушку… И скорость нашего движения – два-три узла, не больше. Ведь мы идем под парусами, лавируя под небольшим углом к ветру. Но я любовался этими волнами, этим хмурым небом, этим проникающим под кожу дождем, и они казались мне серебряными!
Позапрошлой ночью мы переправили поляка-предателя, принесшего нам новость о разгроме у Бомарзунда и Мякилуото, на «Энкруаябль», флагман нашей эскадры. Приказ командира эскадры, доставленный той же шлюпкой, был таков – как только будет поднят на фок-мачте зеленый фонарь, сразу же сниматься с якорей и следовать в Копенгаген. Никого не ждать – если кто-то отстанет или потеряется, то местом рандеву назначался Копенгаген. Командир, как я тогда подумал, был прав – если русские легко разгромили намного более сильные эскадры, то нас они перетопят как котят, если мы осмелимся дать им бой. И я тогда, впервые за долгое время, помолился Мадонне: «Ave Maria, gratia plena…» И вдруг понял, что конца молитвы я не помню. У меня стало муторно на душе – вдруг Пречистая Дева не простит…
Но все шло поначалу неплохо – слабый ветер дул с юго-востока, эскадра резво бежала на запад, и нам не встретился по дороге ни один русский военный корабль; только две или три лайбы, увидев нас, поднимали все паруса и пытались укрыться в шхерах. На закате мы увидели на юге залив, в котором располагался русский порт Ревель, а чуть севернее – несколько кораблей. Флаги их разглядеть было трудно, но один из них я узнал по силуэту. Это была «Александрия», хорошо знакомая мне еще по Тулону. Как я и ожидал, это была часть нашей эскадры, блокировавшей Ревель. Мы не стали сбавлять ход, но на «Энкруаябле» на воду спустили баркас, который резво пошел в сторону «Александрии».
Вскоре залив пропал из виду. Уже стемнело, и на нашем флагмане зеленый фонарь был спущен, а на его место поднят красный фонарь. Мы подошли чуть ближе к какому-то островку и встали на якорь. Я отправил шлюпку к «Энкруаяблю» и получил оттуда ответ – быть готовым отправиться в путь в четыре часа утра.
Примерно в четыре пятнадцать в утренней мгле я увидел несколько кораблей, идущих к нам с юга. На головном замигал сигнальный фонарь – мол, свои. На что на «Энкруаябле» на мачте появился зеленый фонарь, и мы подняли якорь.
В этот самый момент сбылись мои худшие опасения. Одна из трубок, идущих от котла к цилиндрам паровой машины, вдруг лопнула, и двух матросов-механиков серьезно ошпарило. Пришлось срочно гасить огни в топках и снова вставать на якорь. Я просигналил о поломке и, как и предполагал, получил ответ – следовать к точке рандеву. Тем временем матросы подняли паруса, и мы забились в пролив между двумя островками, который, судя по лоции, должен был быть судоходным. И тут раздался страшный скрежет. Я подумал, что Мадонна таким способом наказала нас за нечестивость и богохульство.
К счастью, корпус корабля оказался целым, а вот правое колесо нашего парохода представляло собой жалкое зрелище – нижние плицы были поломаны, да и висело оно как-то криво. Сержант Делоне, наш корабельный механик, осмотрев полученные повреждения, печально покачал головой:
– Капитан, своими силами мы это колесо починить не сможем. Часть плиц нужно менять, но что совсем скверно, надо будет ставить новую ось – наша треснула. Да и с котлом у нас не все в порядке. Лопнувшую трубку я заменить смогу, но вторая изношена до невозможности и тоже может в любой момент разделить судьбу первой. Запасная же трубка у нас всего одна. Так что предлагаю просто обрубить ось и избавиться от колеса – оно не будет мешать нам во время движения. И хорошо бы еще обследовать корпус в месте удара. Возможно, там появилась трещина.
– Сержант, полагаю, что вы правы, – удрученно произнес я. – Тем более у нас абсолютно нет времени на серьезный ремонт. Приступайте к работам, а я распоряжусь, чтобы вам дали людей.
Вскоре раздался скрип пилы и удары молотков. Через несколько минут колесо спустили на веревках в воду, после чего гребцы на шлюпке отбуксировали его к берегу. Затем сержант Делоне, обвязавшись веревкой, спустился и осмотрел повреждения корпуса. Поднявшись, он заулыбался, и у меня отлегло от сердца.
– Капитан, корпус практически цел, – сказал он. – До Копенгагена мы должны дойти без проблем.
Но только я уже собрался отдать команду поднять якорь, как вдруг где-то вдалеке раздался звук, напоминающий пушечный выстрел. Только он не был похож на гром пушек нашего императорского флота. Да и британские орудия звучали несколько по-другому. Я решил переждать опасность какое-то время в своем укрытии, и как оказалось, принял правильное решение.
Больше никаких выстрелов я не услышал, но вскоре на горизонте показалось два невиданных мною ранее железных корабля. У них не было ни парусов, ни труб. Шли они не очень резво – узлов восемь. Но вскоре я понял, почему – за ними следовали наши корабли, с которыми мы расстались совсем недавно. На их мачтах развевались ненавистные мне российские военно-морские флаги с косым синим крестом. И самое страшное, что ни на одном из них я не увидел никаких значительных повреждений. Лишь на «Энкруаябле» вместо фок-мачты торчал жалкий обрубок. Похоже, один-единственный выстрел заставил нашу эскадру спустить победоносные французские и английские флаги.
