– Двинули обратно в музей, – произнесла Тэта, громко стуча зубами. – Я хочу убедиться, что с Генри все в порядке.
– Дай-ка я сначала взгляну на твои руки, – сказал Мемфис.
– Поэт…
– Тэта!
Она неохотно подняла руки израненными ладонями вверх. Мемфис взял их в свои.
Тэта поморщилась.
– Прости, – сказал Мемфис. – Ты мне доверяешь?
– Да, – прошептала она.
Мемфис закрыл глаза.
Контакт был нежен, словно кто-то на руках, баюкая, уносил его в целительский транс. Он слышал, как бьют барабаны и радостно поют духи предков, а наверху раскинулось вечное синее, синее небо. Ему было тепло.
– Мемфис? – позвал голос Тэты.
Она стояла перед ним, улыбаясь, как человек, в первый раз в жизни увидавший свое счастье.
– Я чувствую тебя, – сказала она, не произнеся вслух ни слова. – И мне совсем не страшно.
Голова ее откинулась назад, глаза закрылись. Волна прокатилась по Мемфису; он ощутил, что сделан из чистого света. Пение было повсюду, и на мгновение они двое стали единым целым – одно тело, одна душа – словно уже перепрыгнули через метлу
[55] и приземлились по ту ее сторону. Там, где всегда светит солнце.
Мемфис пришел в себя. Тэта смотрела на него широко раскрытыми глазами. И плакала.
– Я сделал тебе больно?
Она засмеялась сквозь слезы.
– Ты никогда бы не сделал мне больно.
Ее руки лежали в его, и последние ожоги таяли на коже.
В затопленных тоннелях призраки тоже таяли с долгим, протяжным вздохом. Поезда разметывали остатки их призрачной сути, тарахтя прямо сквозь них, неся по домам сонных пассажиров, готовых уснуть, жаждущих оказаться поскорее в постели. Сегодня все они будут спать спокойно.
А в царстве снов, в их сияющем логове началось последнее представление. Генри и Лин вместе смотрели, как воспоминания возвращаются в архивы мира, где и положено спать страстям человеческим.
– А Луи? – спросила Лин.
Огни кругом гасли, один за другим.
Ее друг покачал головой.
– Мне жаль, Генри.
Он поглядел на потолок, где уложенная елочкой плитка уже утратила весь свой блеск.
– Нам пора просыпаться, как думаешь?
– Да, я готова.
– Ты знаешь, что делать?
– Не волнуйся, знаю, – заверила его она.
– А я вот нет, – признался он. – Ладно, Лин, дорогая, ночь выдалась долгой, ты шикарно поработала. Теперь ты можешь проснуться, как только пожелаешь. Просыпайся, Лин Чань.
Лицо Лин утратило выражение, веки опустились, и в следующий миг она пропала из мира снов, оставив лишь смутное ощущение, что она когда-то здесь была – так, еще одно малое возмущение атомов. И совсем уже перед самым пробуждением ей почудилось, что она видит Джорджа, сияющего и золотого. Он улыбался ей с угла Дойер-стрит в день Нового года, и фейерверки взрывались красками у него над головой, а в руке была печенька-полумесяц, и все время мира теперь принадлежало ему.
А Генри, ожидая, пока Лин разбудит его в реальном мире, сел в последний раз за «Чикеринг», который тоже мог растаять в любую минуту. Он поставил пальцы на клавиши и заиграл. Он все еще играл, когда услышал, как где-то надрывается будильник, и последние остатки станции расплылись в молочную белизну и исчезли навек.
Первое, что он увидел сквозь узкие щелочки неподъемных век, проснувшись в музее, было заляпанное грязью, встревоженное лицо Тэты.
– Генри?
Она была насквозь мокрая и воняла, как помойка, но она была рядом.
– Тэта! – проквакал он.
– Генри! – она кинулась обниматься; его скрутило. – Что такое? Тебе плохо?
– Не то чтобы, – он закашлялся. – Просто ты ужасно пахнешь.
Тэта зарыдала и засмеялась сразу, чтоб не тратить время.
– Как моя лучшая на свете девочка? – осведомился Генри.
– Все совершенно пухло, – сказала она, прижимаясь к нему.
Мемфис тихонько отошел, предоставив их друг другу. В конце концов, у него тоже был младший брат.
– Лин, – Генри протянул к ней руки.
Тэта решительно подтащила Лин к ним, хоть та и выглядела раздосадованной.
– Я не обнимаюсь, – сообщила Лин несколько запоздало, уже зажатая между ними, как в бутерброде.
– Сэм! – воскликнул Сэм, обнимая сам себя. – Дорогой! Нет-нет, не благодари.
Эви глядела мимо них стеклянными глазами и слегка покачивалась.
– Эвил?.. – озабоченно начала Тэта.
– Одна из тварей сцапала ее? – деловито спросила Лин.
– Эви? Эй? Ты в порядке? – встрял Сэм.
Эви повернулась к ним спиной, и ее стошнило.
Уже почти рассвело. Грязные и изголодавшиеся до смерти, Тэта, Мемфис и Сэм сгрудились у длинного стола, пожирая отсыревшие сэндвичи с кресс-салатом. Половину своего Тэта отдала Генри. Джерико отнес Лин чашку бульона.
– Не то чтобы сильно вкусный, но хотя бы теплый, – сказал он, получив в благодарность кивок.
– А позвонить от вас можно?
Джерико принес ей еще и телефон, и минуту спустя Лин уже тихо и оживленно разговаривала с кем-то по-китайски.
На другой стороне комнаты Мэйбл ворошила угли в камине, чтобы разогнать утреннюю промозглость. Эви раскинулась в кресле, воркуя с чашкой кофе. Выглядела она потрепанно. Повсюду виднелись остатки благополучно сорванной пророческой выставки.
Тэта вытащила сигарету.
– У нас в музее не курят, – проинформировал ее Джерико.
– Теперь курят, – Тэта чиркнула спичкой и наградила его свирепым взглядом. – Подай мне вон ту пепельницу, Мэйбси.
– Я думала, я одна зову тебя Мэйбси, – подала голос Эви.
Тэта пожала плечами и затянулась. Мэйбл скрестила руки на груди и демонстративно уставилась в другую сторону.
Лин повесила трубку и отхлебнула бульона.
– Как там, все в порядке с твоими родителями? – поинтересовался Сэм.
– Была демонстрация. Люди окружили мэрию, и мэр отдал приказ вернуть всех домой, в Чайнатаун. Но я не сказала бы, что там прямо-таки все в порядке. Мы выиграли всего лишь одну битву.
– Аминь, – отозвался Мемфис, встретившись с нею взглядом; они поняли друг друга без слов.
– Ну, раз все на месте и в наличии, я объявляю наше собрание открытым, – Джерико принялся мерить шагами комнату, как часто делал Уилл. – На настоящий момент совершенно ясно, что в стране что-то происходит. Сначала Джон Хоббс, потом эта Вай-Мэй со своими тоннельными призраками. Духи и демоны так и шныряют вокруг. Сообщений с каждым днем все больше. И у меня создается впечатление, что мы – единственные, кто может с этим хоть что-то сделать.
