Песня проникает в кровь и утаскивает за собой в самые лучшие сны, какие им только доводилось видеть: в этих снах они над землей, в верхнем мире, богаты и знамениты – владетели самых заманчивых благ в стране, благоволящей к владению. Майклу снится, что он управляет собственной строительной компанией. Патрику – ферма далеко за городом, полная лошадей. Сунь Ю видит, как возвращается в родную деревню состоятельным человеком; видит гордость на лицах родителей, которых он везет в прекрасную Америку, а с ними и жену для себя. Ну, да, жену – чтобы было с кем делить горести и радости здешней жизни. Вот она улыбается ему… какое милое лицо! А вон там, рядом с ней, – не его ли дети? Да! О, да! Счастливые сыновья и дочки встречают его вечером на пороге, тащат тапочки и трубку, кричат: «Баба!»
[2] – просят сказку.
Сунь Ю тянется к самому младшему, и тут сон рассыпается золой. Перед ним только тоннельная тьма, совсем как сегодня днем. Сунь Ю зовет детей и слышит в ответ тихий плач – мочи нет слушать, так сердце и рвет.
– Не плачь, – утешает он.
Что-то вспыхивает во мгле. На мгновение вожделенная семейная жизнь вновь оживает, словно Сунь Ю подглядывает за своим счастьем в замочную скважину. Кто-то из детей манит его пальчиком, улыбается…
– Помечтай со мной, – шепчет он.
Да. Я готов, думает Сунь Ю. И, отворив дверь, переступает порог.
Внутри холодно, так холодно, что Сунь Ю чувствует это даже во сне. Печка не горит – какой непорядок. Он идет к ней и видит, что это вовсе даже не печка. Она дрожит и идет рябью, а за ней проступают старые кирпичи, гнилые и выщербленные. На краю поля зрения мелькает крыса… останавливается на бегу, нюхает кучу костей.
В ужасе Сунь Ю поворачивается к своей семье – дети больше не улыбаются. Они стоят в ряд и смотрят на него немигающим взглядом.
– Списмотрисонсмотрисонтыдолженспатьспать… – гудит детский хор, а у жены зубы такие острые и глаза горят, как уголья.
Его сердце решает зажить самостоятельно и бросается вскачь. Драться или спасаться… Даже во сне это работает. Сунь Ю хочет проснуться, но сон его не пускает и гневается, что жертва пытается ускользнуть. Когда человек добегает до двери, та с грохотом захлопывается ему в лицо.
– Ты обещал, – рычит сон, голосом густым и низким, как целый хор демонов.
А шкатулочная песенка все играет. Последние хлопья штукатурки облетают с хорошенького фасада, и на смену вдвигается тьма.
Один за другим сновидцы начинают чувствовать спрятавшуюся за красивой маской опасность. Эти видения – ловушка! Пальцы у них деревенеют во сне, словно они пытаются дать сдачи затопляющему разум ужасу – ибо сну ведомы не только их желания, но и страхи. Он может заставить их видеть что угодно. Невыразимые кошмары теперь обступают парней – они бы закричали, если б смогли, да только поздно. Сон забрал их и хватки своей не отпустит. Никогда.
А тем временем на койках Мотт-стрит тела их безвольно обмякают. Но глаза за закрытыми веками продолжают панически метаться, пока людей затягивает в кошмар, от которого им уже не пробудиться – одного за другим, глубже и глубже…
День шестой
Разговор с мертвыми
Зимний ветер трепал разноцветные бумажные фонарики на карнизе «Чайного дома», что на Дойер-стрит. Лишь несколько человек задержались за трапезой в ресторане: тарелки давно чисты, тепло чашек с чаем не дает разомкнуть руки. Повара и официанты хлопотали кругом в надежде закончить наконец смену и предаться заслуженному отдыху за сигарой и несколькими партиями в маджонг.
В задней комнате ресторана семнадцатилетняя Лин Чань сквозь тиковую ширму сверлила взглядом засидевшихся клиентов, как будто могла одной только силой воли заставить мужчин расплатиться и убраться отсюда подобру-поздорову.
– Эта ночь никогда не кончится, – рядом внезапно возник Джордж Хуань – разумеется, c еще одним чайником с кухни.
Лет ему столько же, сколько и Лин, а стáтью он – что твоя борзая, такой же тощий.
– Можно же запереть дверь, – проворчала Лин.
– Чтобы твой папаша меня за это вышвырнул? – Джордж покачал головой и налил ей чаю.
– Спасибо.
Джордж пожал плечами и улыбнулся половиной лица.
– Не трать понапрасну силы, они тебе еще понадобятся.
Дверь отворилась, впуская в «Чайный дом» трех девиц; дыхание их стыло в воздухе белыми шлейфами.
– Это часом не Ли Фань Линь? – Джордж уставился на самую хорошенькую, c алыми губами и короткой, завитой на щипцы стрижкой.
Он машинально опустил чайник и пригладил рукой шевелюру.
– Джордж, не надо… – начала Лин, но он уже махал Ли Фань.
Лин тихонько выругалась, но та уже оставила подруг и плыла к ним мимо лакированных столиков и банок с папоротниками: подол ее расшитого стеклярусом платья так и мёл туда-сюда. Ли Фань гуляла с теми, кого мама Лин называла «прожигами», флаппершами
[3] – ясное дело, без особого восхищения.
– Привет, Джорджи, привет, Лин. – Ли Фань села к ним.
Джордж цапнул с подноса чашку.
– Не желаешь ли чаю, Ли Фань?
– О, Джорджи, – расхохоталась она. – Давай ты будешь звать меня Лулу, ладно?
Имя она выбрала, конечно, в честь актрисы, Луизы Брукс – по мнению Лин, ужасный пафос; хуже только те, кто взял моду обниматься при встрече. Сама Лин принципиально не обнималась. Джордж уже наливал гостье чай, украдкой кидая на нее взгляды. Лин доподлинно знала, что в «красавчиках» у Ли Фань недостатка нет, и уж кто-кто, а нескладный, усердный Джордж Хуань – не из тех, на кого она обычно кладет глаз. Эти мальчишки временами такие идиоты, и Джордж, увы, не исключение.
– Что ты сейчас читаешь? – Ли Фань притворилась, что ее живо интересует стопка библиотечных книг под рукой у Лин.
– О способах отравления, так чтобы тебя не поймали, – пробурчала та.
Ли одну за другой изучила обложки: «Физика для студентов», «Азбука атомов», «Атомы и излучение».
– О-о-о, Джейк Марлоу, «Великий американец», – вцепилась она в последнюю.
– Он у Лин герой. Она мечтает когда-нибудь на него работать, – вместо непринужденного смеха у Джорджа вышло какое-то хрюканье.
Лин бы с удовольствием заметила, что хрюканьем девичье сердце не завоевать.
– Чего тебе надо, Ли Фань? – в лоб спросила она.
– Мне нужна твоя помощь, – девушка доверительно наклонилась к ней. – Мое синее платье куда-то делось.
