– Чем это таким интересным ты тут занят на холоде? – поинтересовался Билл.
Мемфис поспешно сунул письмо в карман.
– Да ничем.
– Хм-м. А по мне, так звучит похоже на женщину, – сказал Билл и расхохотался.
– Ну, может быть, – заухмылялся Мемфис.
– Я бы даже сказал, на хорошенькую женщину.
– И такое может быть, – сказал Мемфис, совсем смутившись.
– Эй, парень, я совершенно не собираюсь лезть в твои дела. По большей части мне интересно, не расстроила ли тебя эта дамочка Уокер сегодня?
– Нет, сэр, – соврал Мемфис.
Билл пошарил в кармане, выудил две палочки жвачки и протянул одну Мемфису.
– Что она вообще от тебя хотела?
– Просто поговорить, – отозвался Мемфис, обдирая со жвачки бумажку.
Жвачка оказалась крошащаяся и старая, так что вместо рта он сунул ее потихоньку в карман.
– И ты?..
– Нет, сэр.
Билл кивнул.
– Ты поступил совершенно правильно, мальчик, – сказал он – ни дать ни взять старый, умудренный годами дядюшка. – Ты прав, что так заботишься о благе своего брата.
Мемфис ощетинился. Он совсем не был уверен, что не давать Исайе пользоваться его талантами так уж правильно.
– Юноша хоть раз говорил с тобой, что с ним случилось в тот день, когда он заболел? – спросил Билл, неторопливо пережевывая жвачку.
– Нет. Он ничего не помнит.
– Да, – кивнул Билл, – и я подозреваю, что это к лучшему. Не стоит к нему с этим приставать, он только расстроится. И все-таки, – он со свистом всосал воздух, – это прямо чудо, что он вот так выкарабкался. Да, сэр, настоящее чудо.
– Ты говоришь прямо как Октавия, – проворчал Мемфис.
– Так, значит, это не ты его исцелил? – осведомился Билл, понизив голос.
– Я уже говорил, я такого больше не могу, – голос Мемфиса остался совершенно ровным.
– А то как же. Говорил, было дело. – Смех у Билла был такой, будто кошка негромко фыркает. – Я так смекаю, будь у тебя все еще какая-никакая целительная сила, ты бы тут же, не сходя с места, возложил руки на старого Билли Джонсона и исцелил его глаза, а, парень?
У Мемфиса все сжалось в животе. О том, чтобы вылечить Билла, он никогда даже и не думал – это какое-то совсем уж большое чудо, можно даже не пытаться. Вообще-то с самого выздоровления Исайи Мемфис так и не набрался храбрости попробовать еще на ком-то. Что, если во второй раз у него ничего не выйдет? Что, если у силы есть пределы… ну, как у джинна из бутылки: три желания и больше ни-ни? Что, если дар его скиснет, как это получилось с мамой… и он причинит кому-нибудь вред? Мемфису надо бы работать тайно, по чуть-чуть. Царапина тут, больное горло там – это не привлечет внимания. Но вернуть слепцу зрение? Такое незамеченным не пройдет.
– Ведь ты бы помог старому Биллу, правда? – спросил тот снова.
Вся игривость из его голоса враз куда-то подевалась.
– Исайя, Мемфис, руки мыть и кушать, быстро! – закричала изнутри Октавия.
– Да, мэм! – крикнул в ответ Мемфис, мысленно благодаря тетю за вмешательство. – Вы идете, мистер Джонсон?
– Давай, жми вперед. Я догоню.
Когда за мальчиком хлопнула дверь, Билл еще немного посидел на крыльце, задрав голову к небу, которое видел исключительно как некий темный и зернистый фон.
Если все сложится правильно, это скоро изменится…
Несколько недель назад кто-то исцелил Исайю Кэмпбелла, а ведь мальчик лежал там, в задней комнате дома Октавии, труп трупом. Кто-то очень могущественный. Когда Билл возложил руки ребенку на голову, пытаясь разглядеть в его пророческом мозгу еще один счастливый номер (карточные долги – дело нелегкое!), он тут же ощутил в мальчишеском теле волны энергии. Она хлынула у него по рукам вверх, и ее оказалось так много, что ему пришлось срочно выпустить парня. Вот тогда-то он и заметил изменения в зрении. Они, конечно, были совсем небольшие: там, где раньше царила абсолютная тьма, теперь двигались смутные тени – словно смотришь через несколько слоев серой марли. Но и этого оказалось достаточно, чтобы понять: исцеление возможно. Он снова будет видеть! А если старый Билл прозреет – он отомстит, и в первую очередь тем, кто отнял у него зрение.
Пророки нынче повсюду, но среди них есть только один, способный на такое целительство, в этом Билл был совершенно уверен – только один, достаточно отчаянный, чтобы дерзнуть. Братская любовь сильна, а у братьев Кэмпбелл – посильнее, чем у многих. Ясно, что ради Исайи Мемфис пойдет на что угодно, даже солжет Биллу о своих способностях. Ну, и отлично. Если Мемфис Кэмпбелл хочет поиграть в кролика и поотсиживаться в норе, Билл поиграет в лису и переждет его. В свое время кролик все равно вылезет, а Билл будет тут как тут.
Ну, а если нет, кролика можно еще и выкурить…
Если у ребенка был один припадок, может случиться и второй.
Такое бывает сплошь и рядом.
Рядом заорала ворона, да так, что Билл аж подпрыгнул.
– Лети отседова, птица! Кыш! Кыш!
Та каркнула еще и пронеслась так близко от Билла, что тот охнул, когда перья хлестнули его по лицу, будто пощечина.
Улица Громыхающих Жестянок
[14]Тэта ждала Генри на углу Бродвея и Сорок второй Западной и уже начинала терять терпение. Наконец он показался вдали – неторопливо рассекал по улице в своем потрепанном канотье.
– Ну, вот, наконец, и ты! Наддай, малыш, а не то опоздаешь.
Она продела свою руку в его, и они помчались сквозь бродвейскую толкотню, мимо приютивших гроздья музыкальных издательств переулков – по улице Громыхающих Жестянок, – пока не нашли нужный адрес. Генри воззрился на четырехэтажный дом в сплошном ряду застройки.
– «Бертрам Дж. Хаффстадлер и компания, Музыкальное издательство», – выдохнул он, слегка подрагивая голосом.
– Не трусь, Генри. Они тебя полюбят.
– Ты это же говорила о Миллзе. И о Лео Фейсте. И о «Уитмарк и сыновья».
– «Уитмарк и сыновья» – кучка идиотов.
– Ага, и одна из самых крупных издательских контор в бизнесе.
– Но тебя-то они не опубликовали – значит, идиоты.
– Ты мое чудо, – улыбнулся Генри.
– Надо же кому-то играть и эту роль. Погоди, дай я тебе галстук поправлю, – сказала Тэта, и вправду подтягивая узел. – Вот так. А теперь послушаем твою жалостливую историю.
Со слегка обалделой улыбкой Генри сунул кому-то в пустоте руку и затараторил:
