Сэм сунул ей салфетку. Эви посмотрела на нацарапанное там имя – «Уилл Фицджеральд».
Она прикусила губу.
– Когда, говоришь, тот мерзавец тебе это дал?
– Никакой он не мерзавец…
– Ладно, твой «тайный осведомитель».
– Да месяца два назад.
– Значит, два месяца назад… – задумчиво повторила Эви.
– Ну, да. Два месяца назад. Ты чего такое лицо делаешь?
– Сэм, Сэм, Сэм, – покачала она головой. – Вот уж не думала, что ты такой легковерный.
– Я много какой, сестричка, но вот легковерным меня еще никто не называл. А ты сама давно ли заделалась экспертом по осведомителям?
– Об осведомителях я не знаю ни шиша, – молвила Эви, наливая себе в кофе молока. – Зато натуру человеческую представляю себе очень неплохо. Пораскинь мозгами, Сэм. Два месяца назад… Пентаклевый Душегуб…
– Да помню я, помню.
– Имя дяди Уилла было тогда во всех газетах! А ты работал в музее. Думаешь, трудно сложить два и два? – терпеливо объяснила Эви. – Сэм, посмотри правде в глаза: тебя обвели вокруг пальца. Жаль, если ты этого сам не видишь. На всякого хитреца найдется кто-то похитрее…
Червь сомнения заворочался у Сэма под ложечкой. Такой ход ему в голову явно не приходил.
– Сэм, милый, – нежно сказал Эви. – Скажи, ты никогда не думал, что та открытка, возможно, была совсем не от мамы?
– Там был ее почерк, я его знаю, Эви. И я ее найду! Клянусь, что найду!
Официант принес Сэму рувима и вальдорфский салат для Эви. Эви искоса наблюдала, как люди кругом глазеют на них и сплетничают за раскрытыми веерами меню. За знаменитым круглым столом восседала сама Дороти Паркер, попивая мартини с Робертом Бенчли и Джорджем С. Кауфманом
[23] – так на них вообще никто внимания не обращал! Эви с Сэмом безраздельно завладели вниманием всего «Алгонкина». Сэму, в свою очередь, не было никакого дела до них: он забыл обо всем и с головой ушел в сэндвич, которым уже практически дышал.
– Ты там не подавись только, ты мне нужен живой. Пока, по крайней мере, – сказала Эви. – Значит, так: если я тебе помогаю с проектом «Бизон», чем ты хочешь, чтобы я занималась?
– Проверяла все, что я нарою. Вдруг найдешь какой-то след.
– Опять психометрия, – вздохнула Эви. – Мне эти два вечера в неделю на радио и так уже дорогого стоят, надо быть осторожнее. Что со вторым условием?
– Будешь хозяйкой вечеринки по случаю открытия выставки по пророкам в музее. В конце этого месяца.
– О, Сэ-э-э-эм! – простонала Эви, роняя голову на стол с драматизмом, сделавшим бы честь Айседоре Дункан
[24]. – Нет. Уиллу я не помогаю. Это же работа на врага! Ненавижу музей и Уилла тоже ненавижу!
– Ты помогаешь вовсе не Уиллу. Ты помогаешь мне. Если музей пойдет ко дну, я вылечу на улицу. И, кстати, на нас смотрят.
Сэм повел глазами в сторону стола, обсиженного флаппершами, которые таращились на них и возбужденно шептались.
– Только без шуток, – Эви подозрительно поглядела на него. – Я не вчера с дуба рухнула, знаешь ли.
– Надо же нам хоть как-то подкормить их воображение.
– И как же? – еще подозрительнее вопросила Эви.
Сэм навалился на стол, взял обе руки Эви в свои и уставился ей в глаза с таким выражением, словно она была последней представительницей женского пола на планете. Желудок Эви отпустил на это какой-то неразборчивый комментарий.
– Помоги мне с проектом «Бизон» и пророческой выставкой, и я тебе такой роман сыграю, что Валентино
[25] утрется!
Уголком глаза Эви видела, что на них уже смотрит весь ресторан. Кругом гудело столько энергии, что через нее саму будто пропустили электрический ток. Она всегда любила это ощущение – о, очень любила! Проверить несколько предметов и поработать хозяйкой вечеринки (пусть даже в музее) в обмен на первые полосы всех газет и статус крупнейшей нью-йоркской радиозвезды? Достаточно честный обмен.
– Считай, что мы договорились, Сэм. Но с одним последним условием.
– На гольф и народные танцы я не согласен, – быстро сказал он.
Эви сузила глаза.
– Временной лимит. Четыре недели самого шикарного, самого умопомрачительного романа, какой только видел Нью-Йорк. А потом капут. Все кончено и всех вон, микрофоны выключены.
– Бог мой, когда ты так об этом говоришь, мне кажется, что наша любовь – не взаправду, Котлетка.
– И у нас будет трагическое расставание. Наша любовь горела слишком ярко, чтобы выжить, – Эви оперла лоб о ладонь, как обреченная оперная героиня, потом вспорхнула пальцами в прощальном жесте. – Пока-пока, Куколка!
– Четыре недели, говоришь? – Сэм задумчиво склонил голову набок.
– Четыре недели.
Сэм украдкой глянул на пожиравших их глазами флапперш. А ведь среди них есть и хорошенькие, и одна из них наверняка будет рада его утешить. Так зачем же ему заключать эту сделку с дьяволом… то есть с Эви? Почему от перспективы притворного романа у него все внутри вскипает шампанским – прям как от воровства?
– Лады, – сказал он, подтвердив договор страстным взором и волчьей улыбкой. – Уж они нам поверят. Прогулки при луне, тонуть в очах друг друга, коктейль с одной соломинкой на двоих. Кошмарные любовные прозвища.
– Только не Котлетка, – запротестовала Эви. – Гадость какая!
– Отлично, пусть будет Отбивнушечка.
– Я задушу тебя во сне.
– Это значит, что мы и спать рядом будем? – заухмылялся Сэм.
– Не в этой жизни, Ллойд, – обольстительно улыбнулась Эви. – Игра хороша только под вспышки камер.
– Ну, значит, примемся за дело сейчас, – и Сэм запечатлел поцелуй на тыльной стороне ее руки.
Флапперский стол простонал коллективное:
– О-о-о-оххх!
Поцелуй пробежал вверх по руке, и внутри у Эви что-то нежно зажужжало. А ну прекрати мне это, твердо сказала она себе. О’кей, разговор с организмом будет после, еще посмотрим, кто тут хозяин.
Рядом со столом снова нарисовался официант.
– Ваша трапеза за счет заведения, мисс О’Нил, мистер Ллойд. Спасибо, что выбрали для сегодняшнего ужина «Алгонкин». Надеемся, вы заглянете к нам еще.
