– Погоди. Что, Тедди Рузвельта? – прервал его Сэм.
– Да, Сэм. Теодора Рузвельта. Большого такого человека с большими усами. Некоторое время работал у нас президентом. Можно я уже продолжу?
– Давай, – разрешил Сэм.
«…впрочем, самым нелепым там был Дж. Совершенно необходимо, чтобы мы отринули все наши разногласия и объединили усилия, пока на это еще есть время. Я показал тебе тогда не все пророчества Либерти Энн. Ближе к концу ее дней последовали куда более тревожные предупреждения и ужасающие предсказания относительно судеб нации. В то время я опасался, что жестокая лихорадка совершенно определенным образом повлияла на ее умственные способности, и по этой причине скрыл ее последнее пророчество. Теперь я понимаю, что поступил неправильно, решив утаить от тебя эту нечестивую информацию. Боюсь, мы с тобой недооценили силу человека в цилиндре.
Время мое утекает. Молю тебя, давай забудем наши эгоистические распри, пока еще не слишком поздно.
Все еще с надеждой,
Корнелий»
– Ты же понимаешь, что это такое, правда? – выхватывая у Уилла письмо и размахивая им в воздухе, спросил Сэм. – Это же та самая золотая жила! Именная такая штука и была нам нужна, чтобы сделать из пророческой выставки настоящую сенсацию. «Познакомьтесь с впервые ставшими доступными публике прорицаниями Либерти Энн Ратбоун! Услышьте ее ужасные предсказания, адресованные гражданам Америки, пока еще не слишком поздно!» Остается только надеяться, что эти самые пророчества где-то здесь, в коробках.
– Есть только один способ выяснить это, – сказал Джерико. – Давай вытащим это наверх и тщательно все просмотрим.
Он без труда взвалил один из ящиков к себе на плечо и шагнул в дверной проем.
– Ну да. Я как раз и боялся, что ты это скажешь, – проскрипел Сэм, c кряхтением берясь за тяжеленный груз.
– Ну, вот и все. Это последний, – сказал Джерико, внося ящик в комнату.
Сэм, едва дыша, повалился на кушетку.
– Наверняка это было последнее, что я сделал руками в этой жизни, – простонал он.
– Девушки Нью-Йорка, без сомнения, вздохнули от облегчения, – прокомментировал Джерико, стараясь не думать о руках Сэма, обнимающих Эви. – Итак, что у нас есть?
Ящиков было шесть, и все накрепко заколочены гвоздями – кроме того, сломанного, в котором нашлось завещание Ратбоуна. В него-то Сэм первым делом и полез.
– Книги, – вздохнул он, вытаскивая заплесневелые тома вместе с новой порцией пыли и грязи. – Вот всегда с ними так.
За книгами последовала пачка писем от Уилла некоей Ротке Вассерман в «Гавани Надежды», штат Нью-Йорк. Сэм выудил одно из расползающегося конверта.
– «Дорогая Ротке… скучаю по тебе, как цветок скучает по солнцу…» – прочитал он вслух и присвистнул громко и длинно. – Ага, это уже что-то.
– Сэм, имей совесть! – рявкнул Джерико, выхватывая у него письмо.
Тот поднял руки вверх.
– Да хорошо-хорошо, сдаюсь. Не кипятись. Что это за Ротке такое? Сорт помидора?
– Сам ты помидор. Ротке была невестой Уилла. Она погибла во время войны, – сказал Уилл, засовывая письмо обратно в ящик. – Это все как-то неэтично.
– Этикой налоги не оплатишь, – философски заявил Сэм. – Ну, слушай, мы же всего-навсего смотрим. Если мы не найдем нечестивые писания Либерти Энн, то просто засунем все это барахло обратно в подвал и забудем о нем несолоно хлебавши. Лады?
– О’кей. Да. Хорошо.
– А вон для тех нам понадобится лом, – продолжал, чихая, Сэм. – Как думаешь, тут у нас такое есть?
– Где-то был, – сказал Джерико, вытирая руки о штаны. – Сейчас вернусь. Постарайся ничего не украсть за это время.
– Да кому придет в голову красть этот хлам? – возмутился Сэм, роясь в книгах.
Он открыл одну наугад и обнаружил имя Ротке, нацарапанное на форзаце. Между страницами обнаружились фотографии: Уилл, помоложе и поблондинистее, чем сейчас, вооруженный теннисной ракеткой; Уилл со старой негритянкой и сверху надпись: «Уилл и Мама Тибо, Новый Орлеан, 1906»; зернистое изображение какого-то причудливого дома. Сэм продолжал листать, пока не наткнулся на пожелтевшие газетные вырезки, Уилл как раз любил такие собирать: статейки о медиумах из маленьких городишек, о селянах, умеющих гнуть ложки одной только силой мысли; упоминание о какой-то индейской деревне, которая сгорела дотла вместе со всеми жителями – после того, как в одном доме взорвалась плита.
На пол выскользнула бумажка, и Сэм наклонился поднять ее. Это оказался старый конверт, вскрытый сверху и пустой. На обороте снова оказалось имя Ротке, на сей раз с обратным адресом. Он перевернул конверт – и уставился, оглушенный, на написанное:
Мириам Любович,
122 Хестер-стрит,
Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
– Сэм! – оказывается, Джерико уже некоторое время как звал его, но он его в упор не слышал. – Тебя там что, съели?
– Ага. Большой страшный призрак пришел и сцапал меня. Почту отныне прошу переправлять в мир духов, – пустым голосом отозвался Сэм.
На штемпеле значился сентябрь 1914-го. Сэм лихорадочно пролистал книгу до конца в поисках содержимого конверта, но ничего не нашел. Он вывалил все из ящика, но письма не было и там. Он снова изучил конверт. Поперек лицевой части кто-то нацарапал: «Вернуть отправителю», – почерка Сэм не узнал. Во всяком случае, он был не мамин. Тогда чей? Кто бы это ни был, его надо найти.
Пришла пора Эви выполнять свою часть договора.
Джерико возник на площадке второго этажа.
– Сэм!
– Чего тебе?
– Я тебя звал. Ты что-нибудь нашел?
– Нет, просто связку пыльных книг, – соврал Сэм, поспешно пряча конверт в карман брюк.
– Ну, если в них нет привидений, выставке они никак не помогут. Что случилось? Ты как-то смешно выглядишь.
– О. Ну, я… типа, мне надо бы, наверное, пойти почиститься после всего этого, – сказал Сэм; сердце тяжело бухало у него в груди. – Ужасно бросать тебя вот так, Фредди, но у меня свидание на радио.
– Вот как. Тогда да, тебе лучше идти, – холодно промолвил Джерико.
– Слушай, Фредди, я бы мог заскочить опять чуть позднее…
– В этом нет никакой нужды. Я со всем справлюсь сам. Как обычно, – Джерико растворился среди стеллажей. – И прекрати уже звать меня Фредди.
Призраки
Ковыляя против жгучего ветра, хочешь не хочешь, а гримасничаешь. Лин направлялась в оперу и тащила в ранце корзину клецок для дядюшки Эдди. Пар поднимался из-под решетчатой бамбуковой крышки – и тепло, и тем паче запах жареной свинины были сейчас как нельзя более кстати.
