– Мэйбл! – Джерико сбежал по ступенькам следом за ней. – Не хочешь сходить куда-нибудь поужинать или, может, в кино?
По лицу Мэйбл ртутью промелькнули сначала шок, потом едва сдерживаемое головокружение.
– Я c радостью. Когда?
– О. Гм. Завтра?
– Завтра – просто отлично, – заулыбалась она.
– Я зайду за тобой завтра в восемь. Если это удобно.
– Ужасно, ужасно удобно!
Возвратившись в тишину библиотеки, Джерико поздравил себя.
– Ну вот, у меня свидание, – сообщил он пустой комнате.
Свидание. Это же здорово, правда? Серьезный прогресс. Он отвесил метафизикометру легкий щелчок и принялся приводить в порядок валявшиеся рядом бумаги.
Стрелка под стеклом чуть подпрыгнула.
Снам не поймать тебя
Свежевыбритый и пахнущий мылом, Мемфис стоял перед маленьким зеркальцем, водруженным на комод в их общей с Исайей комнате, и пристегивал накрахмаленный воротничок к хрустящей белой рубашке. Исайя сидел в кровати и рисовал.
– Мемфис, а что значит «НЕВ-МА-ТИ-ЧЕС-КИЙ»?
Мемфис с минуту подумал.
– Ты хотел сказать, «пневматический»?
– Что хотел, то и сказал.
– Ты не сказал «п».
– И все еще не знаю, что это значит, – проворчал Исайя.
– На, возьми, – Мемфис кинул ему словарь, который подарили ему на десять лет родители, и уселся рядом на кровать, зашнуровывать свои лучшие оксфорды
[29]. – Сам найди.
Исайя скорчил ему рожу.
– Вот нельзя было просто сказать, а? У тебя все эти слова уже есть в голове.
– Это точно. А знаешь, как они туда попали? Я их сам нашел в словаре. Где ты слышал это слово? В школе?
– Нет, во сне увидал. Ты куда идешь? – вопрос вышел совсем в духе Октавии: будто тебя обвиняют.
– Это мое дело.
– Идешь гулять с этой Тэтой, – проворчал Исайя. – Не нравится она мне.
– Ты ее даже не знаешь.
– Зачем тебе вообще гулять с девчонками, а?
– Потому что когда-нибудь я хочу жениться и завести дом, свой собственный. Вместе с женой. И чтобы никакие тупоголовые братцы кругом не шныряли.
Мемфис ждал, что Исайя опротестует «тупоголовых братцев» гневным «эй!» – а вот всхлипываний совсем не ждал, как и того, что, обернувшись на них, увидит дрожащие губы и бегущие по щекам слезы.
– Снеговик! Что случилось?
Исайя подобрал к груди коленки и обнял их руками. Он упорно молчал – потому что (Мемфис знал это) изо всех сил пытается не разреветься. Мемфис подождал, и где-то через минуту Исайя сказал тихим, придушенным голосом:
– Ты ведь тоже уйдешь и бросишь меня одного, да?
– Ну-у-у, Снегови-и-ик! – Мемфис быстро подошел к кровати и сгреб Исайю в объятия.
– Все меня всегда бросают…
– Ш-ш-ш-ш, тихо, тихо. Неправда это.
Исайя вскинул голову. В его залитых слезами глазах плескались пополам мольба и вызов.
– Обещай мне! Обещай, что мы всегда будем вместе. Как мама сказала.
У Мемфиса сжало сердце. Брата он любил, это даже не вопрос. Но Мемфису уже почти стукнуло восемнадцать, и мечты у него были свои собственные. Мечты, которые он всю дорогу рассовывал в своем внутреннем комоде по маленьким ящичкам с биркой «завтра». Наверняка, думал он, некоторым из них так и не суждено воплотиться: никогда ему не переступить порог шикарного дома Алелии Уокер вместе с типами вроде Лэнгстона Хьюза или Каунти Калена и Зоры Нил Херстон… никогда не увидеть том своих стихов в витрине книжного магазина… никогда не увидеть большой мир за пределами Гарлема. Как ему выбраться из всего этого, если какие-нибудь обязательства непременно сыщутся и утянут обратно?
– Мы всегда будем вместе, – сказал Мемфис.
Он сжал Исайю покрепче, словно мог своей любовью сломить его сопротивление.
– Уже поздно. Тебе спать пора.
– Я не устал.
– А глазенки твои говорят другое.
Исайя пропустил свои пальцы через его. Злость уже ушла, но на смену ей явился страх.
– Ну, что такое, Снеговик?
– Я вижу всякое во сне…
– Какое всякое?
– Чудовищ, – прошептал Исайя.
– Это же просто сны, малыш. Сны тебя не поймают. А вот я могу!
И Мемфис принялся его щекотать – хохочущего, ревущего, счастливого (прекрати! прекрати!), как любой десятилетка.
– Слушай-ка, Снеговик, – сказал Мемфис, подтыкая Исайе одеяло, – что ты помнишь из того вечера, накануне припадка?
Исайя поморгал на потолок, вспоминая.
– Мистер Джонсон вел меня домой. Он знал, где срезать угол, чтобы я не опоздал и Октавия на меня не вызверилась. – Он помолчал. – И еще помню, мне было грустно, что мама умерла и папа уехал в Чикаго.
Мемфису снова сдавило грудь. Он ненавидел знать, что Исайе грустно.
– Что еще ты помнишь? – спросил он уже более мягко.
– Мистер Джонсон сказал, что, если я хочу, он может вынуть эту печаль прямо у меня из головы.
– И как он собирался это сделать?
– Не знаю. Наверное, просто дразнил меня.
– А.
– А потом у меня случился припадок. Я как будто был под водой… Я видел…
Вот оно, там, на самой высокой полке его разума, никак не дотянуться. Ему привиделся странный человек. Но потом его лицо стало физиономией Билла Джонсона, а еще потом и вовсе пропало.
Исайя покачал головой.
– Больше я ничего не помню.
Мемфис набрал побольше воздуху, посмотрел на пол.
– А когда ты спал после припадка, ты знал, что я рядом, прямо у твоей кровати?
Мог ли Исайя запомнить исцеляющие руки Мемфиса?
– Угу.
– А когда ты проснулся, ты… c тобой все было уже хорошо, так?
– Ты чего хочешь сказать?
– Ты не чувствовал себя больным или вроде того? Просто чувствовал себя как нормальная креветка.
– Никакая я тебе не креветка! Я буду выше тебя! – возопил Исайя, притворно колотя Мемфиса кулаками. – Сестра Уокер сказала, что я еще выше папы вырасту.
– Ну, это мы еще посмотрим.
Веселья, увы, надолго не хватило.
– Мемфис… Я скучаю по тому, как мы ходили в гости к сестре Уокер.
