– Ну, не знаю, не знаю, Эвил
[8]. Он вообще-то хорошенький, – поддразнил Генри.
– Он настоящая зараза, – Эви бросила на него неласковый взгляд. – И все еще должен мне двадцатку.
– А скажи мне, – сменил тему Генри, – как та вечеринка в зале «Египетский дворец», куда ты ходила на прошлой неделе? На уровне? То есть там правда живые морские котики плавают в фонтане?
– Время от времени. Когда постояльцы не крадут их для собственных ванных. Ах, да-а-а-арагие, когда там опять будет вечеринка, вы просто обязаны прийти!
– Да-а-а-арагие, вы обя-я-я-я-заны прийти! – передразнила Тэта. – После этих уроков сценической речи ты станешь настоящей принцессой, Эвил.
– Ну не могу же я выступать на радио, разговаривая, как деревенщина из Огайо, – рассвирепела Эви.
– Не кипятись, Эвил. Ты мне все равно нравишься, звучи ты хоть как мешок стеклянных шариков. Просто не забывай, кто твои друзья.
Эви накрыла руку Тэты своей.
– Никогда.
Раздался ужасный грохот – мартышка, волоча за собой поводок, своротила со стола вазу, вскочила на лысину чрезвычайно удивленного гостя, оттуда на драпри, и теперь болталась там, скалясь и визжа. Девушка в пушистом боа из перьев о чем-то упрашивала обезьяну, но та не поддавалась и качалась высоко, стрекоча и шипя на толпу.
– Откуда они только берутся? – сказал Генри.
Эви завела очи горé, пытаясь припомнить.
– Кажется, эта приехала с цирком из Будапешта. Я их встретила на Таймс-сквер и пригласила сюда. Кстати, ты слыхал, что Сара Сноу сказала о пророках?
– Кто такая Сара Сноу? – Тэта выдохнула струю дыма.
– Вот и я о том же, – просияла Эви. – В общем, она сказала, что пророки – это не по-американски.
– Я бы на твоем месте выкинул это из головы, милая, – заметил Генри. – У тебя есть проблемы и поважнее.
– Это какие же?
Генри показал куда-то подбородком: сердитый управляющий на всех парах несся к их столику.
Эви быстро сунула фляжку за подвязку.
– А, ерунда. Вот и мистер Умрирадость, собственной персоной.
– Мисс О’Нил! – загремел он. – Что тут творится?
– Неужто вы не любите вечеринки? – Она одарила его ослепительной улыбкой; он в ответ лишь поджал губы.
– Мисс О’Нил, как управляющий «Грант-отеля» я был бы вам признателен… – нет, я прямо-таки требую! – чтобы этот ежевечерний бедлам прекратился. Вы выставляете уважаемое нью-йоркское заведение на посмешище, мисс О’Нил. Репортеры осаждают подъезд каждую ночь в ожидании, какое еще безумство случится на сей раз…
– Так разве же это не здоо-о-о-рово? – протянула Эви. – Вы только представьте себе, сколько рекламы в итоге получает отель – и совершенно бесплатно!
– Такая слава «Гранту» не нужна, мисс О’Нил. Подобное поведение недопустимо. Вечеринка в Верхнем Зале, равно как и та, что в настоящий момент оккупировала холл, на этом закончены. Я ясно выразился?
Озабоченно сдвинув бровки, Эви кивнула:
– Абсолютно.
Сунув два пальца между зубами, она пронзительно свистнула.
– Куколки мои, в лобби стало совсем отвратно. Боюсь, мы больше не можем тут оставаться.
Управляющий поблагодарил ее сдержанным кивком.
– …а потому айда все наверх, ко мне в номер! – завопила Эви.
И стал исход. Венгерская девица в махровом боа сунула обезьяний поводок в руки злополучному менеджеру, который стоял как парализованный, созерцая волну бражников, штурмующих лифты и лестницы.
– А ты, я смотрю, снова напрашиваешься на выселение, Эвил? – заметила Тэта, восходя вместе с нею по сверкающей деревянной лестнице. – Это который отель по счету – второй?
– Третий, но кто станет считать? Тем более меня не выселят. Они меня тут любят.
Тэта многозначительно обернулась: в опустевшем холле управляющий орал на швейцара, который пытался согнать визжащую тварь со шторы шваброй, пока телефонистка лихорадочно тыкала кабелями в панель в поисках кого-нибудь… да хоть кого угодно, способного эвакуировать бешеную обезьяну из «Грант-отеля».
Тэта покачала головой.
– Такой взгляд я уже видела раньше, милая. И, поверь мне, не любовь в нем светит.
Комната Эви была так набита народом, что толпы поневоле выплескивались в элегантные, обитые дамастом коридоры третьего этажа. Эви, Тэта и Генри нашли приют в водруженной на когтистые чугунные лапы ванне, удобно откинувшись на один борт и перекинув ноги через другой. В комнате аккордеонист в третий раз затянул все тот же страдальческий опус.
– О, только не это! – взревела Эви и хорошенько хлебнула из фляжки. – Надо его заставить сыграть одну из твоих песенок, Генри. Тебе вообще хорошо бы писать для аккордеона – представляешь: целое ревю и все на одних аккордеонах. Это будет настоящая сенсация!
– И чего я раньше об этом не подумал? Аккордеон-кабаре Анри Дюбуа, «Все хитрости любви». – Он вздохнул. – Звучит достаточно скверно, чтобы оказаться песней Герберта Аллена.
– Герберт Аллен! Я слышала его по радио! – подхватила Эви. – Мне вот эта нравится:
«Люблю твои волосы /и нос люблю, /люблю тебя всю сверху донизу, /моя дорога-а-а-ая малышка!» И вот эта тоже: «Мила-а-а-ая, ты лучший банан, /ты мой персик со сливками, /стань моим шербетом, апельсинчик…»
– Ради всего святого, заткнись, а? – простонал Генри, падая лицом в руки.
Тэта плеснула остаток своего напитка ему в бокал.
– Герберт все время обставляет Генри на радио, просто потому что публикуется, – объяснила она. – А песня у него всего одна – одна и та же долбаная песня, на все случаи жизни.
– Вообще, если подумать, они и правда все на одно лицо, – глубокомысленно заметила Эви. – Теперь, когда ты об этом сказала.
– Всякий раз как я что-нибудь играю для Уолли, чертов Герберт занимается вредительством – как-то находит способ, – пожаловался Генри, снова берясь за бокал. – Говорю тебе, если Герби Аллен завтра откинет копыта, лично я плакать не буду.
– Значит, решено: ненавидим Герби Аллена, – подытожила Эви. – Уверна, все, что ты пишешь, – сущий рай, Ген. И скоро все мы будем петь твои песенки в дýше.
Тэта окинула ее прохладно-оценивающим взглядом сквозь табачную завесу.
– Кстати, тебя Джерико искал.
– Да ну? И как там наш милый, старый Джерико? – Эви постаралась сказать это ровным голосом, хотя сердце у нее припустило ощутимо быстрее.
– Длинный. Белобрысый. Серьезный, – Тэта пожала плечами. – Если бы я не знала наверняка, то решила бы, что этот телок к тебе неровно дышит. А ты – к нему.
