– Это да, – сказала Лин.
А вот что она на самом деле хотела сказать, пока жемчужно-белые цветы планировали, кружась, на них с нижней ветви кизилового дерева, так это нет, мы будем друзья. Настоящие друзья. Самые лучшие на свете.
– Идем, милая Лин, – Вай-Мэй вскочила и протянула ей руку.
И еще долгие часы они танцевали под пологом неба, таким блистательно-синим, что больно было смотреть вверх.
А в городе с шестью миллионами снов самым сладким из них были Эви и Сэм. Нью-Йорк все никак не мог насытиться новой сенсацией. Куда бы они ни пошли, кругом сразу собиралась толпа: на боксе, в первом ряду у самого ринга; на скачках Лонг-Айленда, когда они позировали репортерам с призовой лошадью какого-нибудь миллионера; за ужином в Каскадном зале «Билтмор-отеля» на фоне аккуратного ряда вишневых деревьев в кадках; за просмотром «Бай-бай, Бонни» в кинотеатре «Риц»; на выходе из имеющего самую скверную репутацию клуба «300», принадлежавшего Тексасу Гинану, c полными волосами конфетти или на коньках на замерзшем пруду в Центральном парке. Фанаты кучковались у радиостанции и «Уинтроп-отеля» – и даже у Музея Страшилок, в надежде хоть мельком увидеть новую золотую парочку Нью-Йорка. Ночные клубы в очередь выстраивались, надеясь заполучить их к себе. Подарки большие и маленькие прибывали с нарочными, в пышно набитых папиросной бумагой коробках – «Просто в знак нашего пророческого расположения!». Внутри оказывалась брошь или запонки с обещанием немедленно предоставить лучший столик заведения в любой, абсолютно любой вечер, когда Эви и Сэму заблагорассудится почтить их своим долгожданным присутствием… и вдруг Провидица-Душечка будет так добра помянуть оное заведение теплым словом на радио или в газетах?
Письма им носили тысячами. «Дейли ньюс» поместила снимок прелестной пары в величественном офисе мистера Филипса, по шейку погребенной в фанатской почте. «Радиозвезда» опубликовала Эвины «Правила жизни для красивых и умных», включавшие бессмертное «Никогда не выходи из дома, не нарумянив коленки» и «Держи врагов близко, а фляжку – еще ближе». Благодаря им двоим Даблъю-Джи-Ай быстренько стала первой радиостанцией страны. От крыльца компании через весь квартал тянулась очередь желающих попасть на шоу Эви.
Она наслаждалась каждой минутой этой свистопляски.
– И не забывайте, дорогие мои, – напоминала она своим слушателям, – мы с Сэмом будем вести вечеринку на открытии пророческой выставки в Музее Американского Фольклора, Суеверий и Оккультизма на следующей неделе. Если вы своевременно купите лотерейный билет, то сможете выиграть бесплатный сеанс от вашей покорной!
На западной стороне Манхэттена лежала перенаселенная полоса недвижимости под названием Радио-роу, где человек предприимчивый мог найти всевозможные радиодетали, от самых обычных до крайне труднодоступных. То, за чем охотился Сэм, было очень труднодоступным. Ни о чем другом он и думать не мог, идучи по Кортленд-стрит мимо орущих музыкой магазинчиков и неистово соревнующихся друг с другом лоточников, которые завлекали невинных прохожих русалочьими зовами с упоминанием новых, самых дорогих и современных моделей: «Детекторный, только что с завода!», «Вестингауз – электрический до последней детальки!», «Радиола – это качество!», «Доверяйте Каннингемовским лампам – они застрахованы!», «Звук такой чистый, что можно уйти к соседям и не упустить ни единой ноты – даже сквозь стены!».
Сэм шагнул в полутемный зальчик и тихонько проскользнул мимо любующихся выставленным на витринах железом праздных мамиков-и-папиков с окраин. При этом он тщательно избегал встречаться глазами с чрезмерно рьяными продавцами, уже с готовностью устремившимися ему навстречу, и упорно держал курс в глубь магазина, надеясь благополучно донести до прилавка свое инкогнито. Усатый джентльмен с зализанными назад волосами закончил выписывать товарный чек и улыбнулся ему.
– Могу я предложить вам сегодня новый радиоприемник, сэр? У нас как раз в продаже самые свежие модели – на шесть, восемь и десять ламп.
– На самом деле мне нужна лампа-бизон, но до сих пор найти такую никак не удавалось. Я так понимаю, мистер Арнольд ими занимается? – сказал Сэм, толкая к нему через прилавок записку, сложенную вместе с пятидолларовой купюрой.
Улыбка торговца испарилась.
– Мистер Арнольд, вы сказали?
– Да. Бен Арнольд. Так его звать.
– Вы меня извините, я на минуточку, – усатый исчез за тяжелой портьерой на задах магазина и появился только через несколько минут. – К сожалению, у нас сейчас нет этой детали, сэр. Мы ее для вас заказали, – он вернул Сэму записку, минус, что странно, пять долларов. – Вот ваша квитанция. Однако, боюсь, это последний раз, когда мистер Арнольд сможет заказать для вас эту деталь, сэр. Ваша модель сейчас… очень популярна. Слишком даже популярна, если вы понимаете, о чем я.
Сэм состроил рожу. Как же, самая модная песня на наших радиоволнах, называется «Сэм-н-Эви». Софиты, направленные на их искусственный роман, чтоб их, бросали слишком много света и на его частную жизнь.
– Слышу тебя так же отчетливо, как детекторный сет, друг, – сообщил он продавцу.
Уже на улице Сэм развернул записку. Внутри был приклеен ключ – безо всякой сопровождающей информации.
– Может быть, вас заинтересует новый шестиламповый «Зенит» с потрясающим музыкальным звучанием? У него везде электричество! – замахал ему очередной энтузиаст.
– Спасибо, друг. У меня тоже, – радостно ответил Сэм, засовывая записку и ключ в карман и ныряя из какофонии Радио-роу в грохот надземки на Девятой авеню.
Пара джентльменов проводила его внимательными взглядами из коричневого седана.
Каждый день газеты сверкали жирно набранными заголовками, живописующими ужасы сонной болезни.
Главный инспектор здравоохранения города Нью-Йорка увещевал граждан чаще мыть руки, ежедневно производить дома влажную уборку и избегать больших скоплений народа, в особенности рынков на открытом воздухе, акций протеста и рабочих беспорядков. От зданий, оклеенных желтыми карантинными плакатами, им тоже следовало держаться подальше и на какое-то время воздержаться от посещений Чайнатауна и «других иностранных кварталов». Родители подписывали петиции, призывающие запретить китайским детям посещать школы и колледжи. Редакции забрасывались письмами, клеймящими иммигрантов, джаз, пошатнувшуюся общественную мораль, несоблюдение запрета на продажу алкоголя, стрижки «боб» (слишком короткие), автомобили и анархистов. Законотворцы спорили, не стоит ли добавить еще пару кирпичиков в и без того непрестанно растущую стену закона о высылке, и ратовали за возврат к традиционной американской морали и религиозности старых добрых времен. Сара Сноу на радио заклинала слушателей отвратиться от джаза с его порочными цыпочками и отдаться душою и телом Иисусу. Правда, сразу после нее реклама заверяла тех же слушателей, что «мыло Пирса надежно обеспечит всей семье здоровье и защиту от всяких экзотических болезней».
В Чайнатауне большой камень с надписью «КЕТАЙЦЫ ОТПРАВЛЯЙТЕС ДОМОЙ!» – влетел в витрину ювелирного магазина «Чун и сыновья». Ресторан «Поющее крылышко» вдруг скоропостижно сгорел за одну ночь. Хозяин стоял под медленно падающими хлопьями снега пополам с сажей и глядел, как все, что он с таким трудом возводил, на глазах рассыпается прахом; его спокойное лицо озарял теплый оранжевый отблеск пожара. Полиция регулярно врывалась на собрания социальных клубов и заявилась даже на банкет по случаю рождения у Юэнь Хуна первенца и наследника. Мэр все-таки запретил празднование китайского Нового года из опасений за общественное здоровье. В отместку Китайская Благотворительная Ассоциация устроила марш протеста вдоль по Центральной улице и до самой мэрии, где демонстрантам приказали разойтись под угрозой ареста и депортации из страны. Улицы пахли зимой и свининой, пеплом пожарищ и благовониями от алтарей предков, да будут они благосклонны к потомкам в сей трудный час. На домах вспыхивали ярко-красные таблички, призванные помочь мертвым найти дорогу обратно, к семейному очагу. Пороги были все в тальковом порошке, и потомки внимательно выискивали на них следы призраков.
