Как «мастер на все руки» я работаю везде, где можно. Мы покрасили «Фрам» снаружи и изнутри, и он выглядит действительно красиво»
[105].
Пока Александр и другие члены экипажа пишут письма и греются на солнце, капитану Нильсену не сладко. Нет средств на оплату команде, при том что Р. Амундсен установил увеличить жалованье судовой партии на 50 %. Нет средств на уплату портовых сборов, поэтому судно стоит на рейде. Нет средств и на закупку провизии. Ждать денег из Норвегии не приходилось. Там были раздражены обманом Амундсена и изменением маршрута экспедиции.
Спонсор нашёлся в Аргентине. Богатый землевладелец дон Педро Кристоферсен, аргентинец норвежского происхождения, поклонник Р. Амундсена, выделил средства, и экспедиция смогла провести океанографические исследования. Тур Буманн-Ларсен пишет следующее: «Если по приходе в Южную Америку – без денег и каких-нибудь гарантий – Турвалл Нильсен почувствовал себя брошенным на произвол судьбы, то в отношении океанографических исследований нашёлся по крайней мере один человек, которому и они, и Нильсен были небезразличны. Юный капитан «Фрама» был очень рад, получив письмо от самого Фритьофа Нансена. Профессор указывал на важность поставленной перед капитаном задачи: «Было бы великолепно, если бы норвежцы и тут сумели продемонстрировать своё превосходство перед другими. К тому же Ваша экспедиция докажет всему свету, что поход «Фрама» носит не только спортивный характер, как это пытаются утверждать некоторые, а представляет собой серьёзное научное предприятие, к которому следует относиться с должным уважением». Впоследствии профессор Нансен останется весьма доволен результатами океанографических изысканий, проведённых в Южной части Атлантического океана. Главным исследователем на бору «Фрама» был отнюдь не норвежец, а талантливый русский по имени Александр Кучин. О том, что занятиям наукой не придавалось в экспедиции какого-нибудь значения, свидетельствует жалованье в 60 крон, за которое трудился Кучин, – почти самое низкое из всех членов экипажа»
[106].
Как бы то ни было, деньги были получены. Команда смогла выехать в город и насладиться прелестями сухопутной жизни. Александр пишет домой:
«Милая мама! Целую тебя, Фросю, Анюшу, Лизу, Настю и Колюшку. Как я жалел, мама, что не удалось послать телеграмму о нашем приходе сюда. В течение двух недель не было денег и нельзя было выехать в город, потому что стояли мы на рейде в 15 милях от города. А после было поздно. Из писем папы и Фроси вижу, как Вы ждали вести обо мне. Однако я надеялся, что могло стоять в газетах. Во всех норвежских и английских газетах были напечатаны телеграммы на второй день нашего прихода сюда. Завтра снова уходим в море – на этот раз не надолго – на 2–3 месяца. Здесь в городе нас приняли довольно хорошо, и мы были на многих праздниках и вечерах. Кой-что купил для себя и небольшие подарки для Вас. Но передать их нельзя из-за таможни. Писал в Христианию адвокату Нансена и братьям капитана Амундсена, чтобы послали 400 крон (около 200 рублей на наши деньги) из моего жалованья. Надеюсь, пошлют. Если нет, то или пошлю отсюда в сентябре, или с Новой Зеландии. Мне хотелось бы, чтобы Фрося и Анюша получили из этой суммы по 25 рублей и могли распорядиться ими как они хотят. Иного подарка, к сожалению, нет возможности сделать.
Иногда становится скучно и хочется побывать дома, но надо окончить этот путь на «Фраме». Осталось уже меньше года. Ты помнишь, мама, что я иногда жаловался на колотье в груди. На «Фраме» я совершенно поправился и так поздоровел, что трудно, пожалуй, узнать. А теперь снова в море. В этих местах почти всегда дует лёгкий ветерок и море всегда спокойно. Это самое лучшее море в мире, и поездка будет чудной прогулкой. Теперь будет научная работа – моя любимая. Может быть, ради этой части экспедиции я и поехал. Взяли с собой 20 куриц, уток, индюшек и на палубе гуляют 20 овец. В свежем мясе не будем нуждаться. Сегодня привезли на судно массу фруктов: бананов, апельсинов, яблок, винограду. От папы получил письмо и открытку. Если бы было близко, примчался бы. А то отсюда пароход идёт чуть ли не два месяца. Сейчас буду писать папе. Он, наверное, скоро будет в Тромсё – поэтому адресую туда. Ты скоро именинница. От души поздравляю тебя, моя милая мама, и желаю быть здоровой. Да. Одного хотел бы я ещё. Это было моё желание чуть ли не два года, и я писал об этом. Я хотел бы, чтобы Вы снялись на фотографию и послали бы как можно скорее. Сделайте же это. Ваш любящий Саша. Поклон на Варзогора и в Кушереку»
[107].
Летние месяцы были заняты тяжёлой работой. Экипаж сократился вдвое. На судне одиннадцать человек. Собаки остались во «Фрамхейме», эта забота отпала, но началась океанография. Каждая станция – измерение глубины, забор воды с разных глубин для определения их химического состава (до 4500 м), измерение температур, определение скорости и направления течения, сбор планктона – занимала 4–8 часов. Каждая станция – это «стоп машина» и «спустить паруса», которые потом надо «запускать» и «поднимать», – было отчего злиться молодому капитан-лейтенанту Нильсену, который был всего на 7 лет старше Кучина. У Кучина же после всего – первичная обработка добытых образцов, вычерчивание графиков, ведение научной документации. Кроме того, необходимо было очистить, высушить приборы и приготовить их для последующей работы. Вероятно, формально руководителем работ был лейтенант Ертсен, но фактически основная работа лежала на Кучине. Итог экспедиции: 60 станций, во время которых взято 190 образцов планктона и 891 проба воды. При этом «мастера на все руки» никто не освобождал от общесудовых работ и вахт – было от чего злиться Кучину.
По возвращении «Фрама» в Буэнос-Айрес, узнав, что больной машинист Нёдтведт собирается ехать домой, Кучин, считая свою работу как океанографа выполненной, просит расторгнуть контракт. Письмо к Бартольду от 22 августа:
«Дорогой Бартольд! Спасибо за письмо! Мы встретимся намного раньше, чем мы думали. Я покидаю дорогой «Фрам» на шведском корабле «Кронпринцесса Виктория», еду в Христианию. И еду не один. Старый машинист Нёдтведт едет тоже. Он болен. Но если спросите меня, почему я, здоровый и бодрый, покидаю «Фрам» и разрываю контракт с «дядюшкой Руалем», как мы называем капитана Амундсена. Ответить на этот вопрос нелегко. Я сам затрудняюсь дать ответ. Это чисто психологическое. Временами недовольство тем или другим (а такого на борту достаточно), стремление к иной, более ответственной работе, тяга к культурной жизни и письма, которые приходят от родителей, ожидающих меня (мама больна), – всё это терзает меня. Я часто думал об Амундсене. Будь он на борту, я бы не покинул «Фрам». Но здесь приходится общаться с другими людьми. У меня недостаточно сильная воля, и я начал замечать, что меня обманывают, что я иду не той дорогой, какой хотел бы. Когда я услышал, что Нёдтведт увольняется, я решил пойти к Нильсену. Он почти обрадовался, когда я сказал, что хочу оставить «Фрам». Поскольку океанографические работы закончены, мои обязательства выполнены. Часть работы «мастера на все руки» может выполнить кто-то другой, например, те, кто был на океанографических работах. У меня горячее желание попасть в Новую Зеландию. Итак, сейчас я свободен. Капитан Нильсен достаёт билеты. Возможно, я остановлюсь на какое-то время в Христиании. Мы получили много материала, который надо анализировать, и я надеюсь получить его. Таким образом, я могу быть более полезен Амундсену, чем если бы я был на борту».
[108]
