Вот он цитирует эпохальное «Изучение жизни» Роберта Лоуэлла: «Стихотворение – это не рассказ о событии, оно и есть событие»; язык стихов должен быть «молнией, бросающей свет во тьму», «мгновением ясности посреди хаоса». Вот он говорит о зрелых работах Лоуэлла: «Ощущение какой-то абсолютной завершенности сплетается в них с ощущением спонтанности и свободы. Читателю дается ощутить, как весь смысл бытия в одно мгновение распахивается и захлопывается перед ним; мгновенная иллюзия, что красота, слышимая ухом, тождественна той красоте и тому смыслу, которые мы ищем в жизни». В стихах Сильвии Плат, говорит он, есть ощущение «внезапной уместности»: в позднейших ее стихотворениях «все неожиданно, но иначе и быть не может»; это напоминает об определении поэзии у Уоллеса Стивенса: «Это когда каждый звук приходит неожиданно, и каждый – на своем месте». В другом месте Хини говорит о стихах Плат: «Ни у кого прежде не было такого накала, такой чистоты и силы звучания».
[775]
О «Свадьбах на Троицу» Филипа Ларкина Хини говорит: «Заключительные строки – это богоявление, побег от «тупого крохоборства» лишенного иллюзий разума». Однако, хотя Ларкин неподражаем в своем умении исследовать современную жизнь и, отвергая все уловки и оправдания, подталкивать нашу совесть к откровенности, не замутненной ни цинизмом, ни отчаянием, – «несмотря ни на что, в нем живет тоска по какой-то иной, более чистой реальности, из которой, быть может, родом и он сам. Когда эта тоска находит себе выражение в слове, нечто открывается перед нами, и на миг свершается то, что, быть может, стоит назвать откровением».
[776]
Краткость – в природе поэзии. Если мы согласны с Джеймсом Вудом, назвавшим стихотворение «лучшим способом реализации намерения», то краткость – важная составляющая этого определения. Определения поэзии, данные Хини, его притязания на «единоначалие языка» (схожие притязания заявляют и другие поэты) также говорят нам, что краткость и обещание краткости играют важную роль в поэтической эстетике. Поэзия – не единственный способ воспринимать жизнь; однако благодаря своей краткости она становится самым насыщенным, самым богатым путем к соединению восприятия, языка и смысла. Это ее свойство подчеркивает то, что новое переживание, опыт нового познания всегда, по определению, коротки. Знание остается с нами: но первая встреча с ним, первое его восприятие происходят мгновенно и спонтанно. Спонтанность – понятие из феноменологии. Спонтанность равна интенсивности. А интенсивность – одна из целей жизни.
Битва Одена со смыслом
Все это влечет за собой последствия, важные для самой сути предмета нашего разговора. А именно: у нас нет единого «большого» ответа на вопрос о смысле жизни в целом – есть лишь цепь «малых» ответов на разные части этого вопроса, чтобы в течение жизни собирать их, накапливать и экипировать ими свой ум.
Предназначение поэзии – в ее смыслах (во множественном числе). В «Единоначалии языка» Хини немало страниц посвящает Уистену Одену, которого, как он нам напоминает, русский поэт, лауреат Нобелевской премии Иосиф Бродский назвал «величайшим умом ХХ столетия». Для Одена, говорит Хини, «поэзия – магическое песнопение, в котором первичен звук и воздействие звука на наше сознание и тела; но в то же время поэзия – это искусство создания мудрых и истинных смыслов. В сущности, большинство поэтических произведений – в том числе и произведения Одена – представляют собой лишь мгновения ясности среди хаоса [это выражение Хини повторяет несколько раз]… Мы хотим, чтобы поэзия была прекрасна, так сказать, представляла бы собой словесный рай на земле, чистую и вечную игру, дарующую нам наслаждение именно по контрасту с нашим историческим существованием… однако поэт не может сказать нам правду, не введя в свою поэзию нечто проблематическое, болезненное, беспорядочное, уродливое».
[777]
Все это, говорит Хини, применимо и к другим поэтам; однако Оден выделяется тем, что вступает со смыслом в открытый бой. «Избегать ясности и понятности, за которые публика цепляется, словно за ремень безопасности, увлекаться, паясничать, противоречить самому себе, сохранять за собой право на бесстыдство, смущать и пугать – все это, быть может, не только позволительно, и необходимо, если поэзия в самом деле стремится вести нас к более полной жизни».
[778]
Все это означает, во-первых, что «более полная жизнь» не может родиться из одной-единственной идеи, эффектным жестом извлеченной из рукава – как предлагают нам различные религии или сама идея единого бога, и как часто подразумевает психотерапия. Полная, насыщенная жизнь рождается из собрания «малых» идей, постигнутых понемногу, шаг за шагом, из стихов и других произведений искусства, из бесед с людьми. И это вновь возвращает нас к аргументам Джорджа Стейнера.
Отпуск от рациональности
На какую же гармонию за пределами себя самой указывает (и указывает ли) поэзия? Разумеется, однозначно ответить на этот вопрос невозможно: какой-то единой гармонии не существует, а попытки отбора неминуемо приведут к искажениям. Однако можно хотя бы начать разговор на эту тему.
Говоря об этом, быть может, прежде всего стоит вспомнить то, о чем писал Майкл Хамбургер в своей книге о поэзии, цитируя замечание Бодлера, что поэзия «идет рука об руку» с религией и философией: лучший способ познать жизнь, наслаждаться ею и полнее всего ее прожить – это то, что Жан-Поль Сартр называл «лирической феноменологией».
[779] Суть науки и философии – в выведении из наблюдений за миром рациональных обобщений, относительно которых все соглашаются: а общее согласие, безусловно, доставляет удовольствие и представляется вполне убедительным; убеждаться и убеждать, соглашаться и спорить – все это важные наслаждения жизни, вносящие свою долю и в ее смысл.
Поэзия же исследует мир по частям, деталь за деталью, по мере того, как поэт находит подходящие слова – то, что Хини называет «юрисдикцией достигнутой формы» (искать и находить слова – само по себе удовольствие немалое!) – соединяющие наблюдение и эмоцию в некоем интуитивном единстве, которое, оказывается, и не может быть никаким иным, в котором на равных присутствуют чувство и понимание. Тем самым поэзия – как, возможно, и искусство вообще – дает читателю то, что Джеймс Вуд называет «отпуском от рациональности». Из этого ясно, почему столь многие поэтические произведения посвящены тому, что Майкл Хамбургер именует «малыми реальностями» – выражение, перекликающееся с Сартровым petite heureuses [ «маленькие кусочки счастья» (фр.). – Прим. пер. ] и с идеей мгновения ясности посреди хаоса.
[780]
