И Гарри не мог не заметить, что у машины изменился вид, и теперь она стала как-то… ровнее, чем прежде. Он даже подумал, что мог бы назвать ее изящной, хотя сложно было отнести такое слово к пятидесятитонному куску стали, но в принципе, подумал он, почему бы и нет? Это не могло быть красивым – но она была красавица. Сопящая, смердящая, ворчащая, дымящая – и такая красивая.
– Пока мы идем очень медленно, – втолковывал ему Дик. – Нужно будет погрузить на нее настоящий балласт, и тогда уже можно разгоняться, но к ней быстро прикипаешь, правда? И вот мы ее достроим, добавим вагонов, и тогда ее будет не остановить.
И вот опять это слово. Этот агрегат, по-хорошему, должен зваться «он», размышлял Гарри, но почему-то «она» засело накрепко.
А потом и без того угрюмый Гарри нахмурился еще сильнее. Этот паренек явно знает, о чем говорит, и он сказал, что машина сможет перевозить людей и грузы… Но кто захочет ехать на этаком громыхающем гиганте?
С другой стороны, вокруг пахло паром, и углем, и машинным маслом – все мужественные, здоровые запахи… Да, он даст им еще немного времени. Скажем, неделю. Уголь ведь стоит сущие гроши, а больше он ни за что не платил. Гарри Король поймал себя на мысли, что он необычайно счастлив. Да, пусть останутся еще ненадолго… И запах был такой хороший, не то что те, с которыми приходилось годами мириться ему и Юффи. Да-да, пусть остаются сколько им будет угодно, лишь бы не расхолаживались. Гарри Король поднял взгляд на неистово мигающие клик-башни и увидел будущее.
Ветер над клик-башнями дул со стороны Пупа, холодный и решительный, и Доре Гае Ласске нравилось думать, что отсюда Диск видно до самого края. Она дорожила такими минутами. Они напоминали ей о детстве, раннем детстве, когда мама подвешивала ее колыбельку на верхушку башни, а сама уходила, оставляя дочь радостно гугукать в нескольких сотнях футов над землей. Мама говорила даже, что первым словом Доры было «сигнатура».
А теперь она любовалась поднимающейся над туманами горой Селести, которая переливалась на солнце, как большая зеленая сосулька. Дора Гая напевала, укрепляя катушки на верхней галерее. Чем дальше от собственного кабинета, тем прекраснее она себя чувствовала. Она даже кабинет отсюда видела. Наверное, отсюда Дора Гая могла бы увидеть все кабинеты, но она налаживала хрупкие мелкие механизмы и любовалась миром, где можно было протянуть руку и коснуться солнца – хотя бы метафорически. Ее грезы прервал один из башенных гоблинов.
– Я несу двадцать катушек и фляжку с кофе, все чисто, я сам лично вымыл чашку. Я. Из Сумерек Темноты, – добавил он с гордостью.
Дора Гая взглянула ему в лицо, полюбить которое мог только целый батальон самоотверженных матерей, но все равно улыбнулась и ответила:
– Спасибо. Должна сказать, ты превосходно акклиматизировался для того, кто провел большую часть жизни в пещере. Поверить не могу, что тебя нисколько не пугает высота. Это не перестает меня удивлять. И еще раз спасибо, кофе и вправду вкусный, и даже остыть не успел.
Из Сумерек Темноты пожал плечами, как умеют это делать только гоблины. В целом возникало впечатление мешка со змеями, пытающимися танцевать.
– Госпожа босс, гоблины привыкли акклиматизироваться. Не акклиматизируешься – не живешь! А внизу все идет хорошо, проблем нет. Гоблинов теперь ух-важают! А как дела у господина Мокрицы?
– Мокриц в полном порядке, и тебе прекрасно известно, что моему мужу не нравится имя, которым вы, гоблины, его наградили. Он говорит, что вы нарочно его коверкаете.
– Нам перестать?
– Нет, что ты! Это будет ему уроком смирения. Хотя тут и курсом университетских лекций не отделаться.
Гоблин понимающе усмехнулся, видя, что Дора Гая старается сдержать смех, а в это время над их головами клики продолжали рассылать сообщения по всему миру.
Дора Гая почти могла считывать их, просто наблюдая за башнями, но для этого была нужна очень быстрая реакция. Гоблины были намного быстрее. И кто бы мог подумать, что у них такой зоркий глаз? С наступлением темноты семафорщики использовали новую расширенную систему цветных заслонок, в которой могли различить четыре, пять, максимум шесть цветов в ясную ночь, но никто не ожидал, что гоблины, только-только выползшие из пещер, сумеют безошибочно отличить даже фуксию от розового, в то время как многие люди даже не знают, как эта самая фуксия выглядит.
Дора Гая еще раз взглянула на Из Сумерек Темноты и утвердилась во мнении, что именно благодаря гоблинам семафорное сообщение стало намного быстрее, точнее и бесперебойнее, чем когда-либо прежде. Но как она могла вознаградить их за такой вклад? Иногда гоблины даже не утруждались забирать свое жалованье. Они любили крыс, а крыс им всегда хватало, но поскольку она все-таки была их боссом
[15], Дора Гая считала, что ее должностная обязанность – убедить этих мелких трудоголиков, что в мире есть много других занятий помимо кодирования и расшифровывания кликов.
Ее аж передернуло. Они любили работать и делали это усердно и одержимо, весь день, а если разрешат, то и всю ночь.
Дора Гая знала, что если на двери ее кабинета висит табличка «Босс», то теоретически она и должна заботиться об их благополучии. Проблема в том, что гоблины сами не были в нем заинтересованы. Заинтересованы они были в кодах и шифрах и отрывались от работы только тогда, когда троллиха привозила из буфета тележку с крысами. Чистая правда! Им не просто нравилось работать – они жили работой. Часто ли боссам приходится обходить все рабочие места и настаивать, чтобы подчиненные прекращали уже работать и расходились по домам? Но нет, гоблины и тогда не расходились, они оставались наверху на своих башнях и во мраке ночи переговаривались по семафору с гоблинами из других мест. Они предпочитали эти разговоры еде и даже спали на башнях, притаскивая туда маленькие соломенные матрацы на случай, если природа все же возьмет свое.
Дора Гая уговаривала членов правления организовать для них фонд в ожидании того дня, когда гоблины и их дети вдруг решат продвинуться дальше в обществе. А ведь прошло совсем немного времени с тех пор, как выдающиеся музыкальные таланты Слезы Гриба были с фурором продемонстрированы высшему обществу Анк-Морпорка, и гоблинов признали людьми – странными, да, но все-таки людьми. Запах так никуда и не делся, но нельзя же получить все сразу.
Новшества распространялись по Анк-Морпорку, как неприличная болезнь, думал Гарри Король на следующий день, оглядывая участок. Люди заглядывали в ворота и через забор, громким шепотом обмениваясь догадками. Гарри знал своих земляков как облупленных, и все они были ротозеями до мозга костей, рабами новинок и экзотики. Толпа существовала как единый организм: как стая скворцов, они дружно вытягивали шеи, не отрывая взглядов от Железной Ласточки, а та все пыхтела, и Дик махал рукой из кабины машиниста, и воздух полнился копотью и запахом сажи. Однако, думал Гарри, люди дали добро. Не было видно ни возмущения, ни страха. Зверь из ниоткуда, огнедышащий дракон, весь в дыму и горящих угольках, возник среди них, а они усаживали детишек к себе на плечи, чтобы тем было удобнее смотреть, и махали руками, когда паровоз проезжал мимо.
