И он решил поговорить об этом с Диком.
– Мы же можем позволить себе немного сбавить темп, чтобы вы с ребятами хоть чуть-чуть перевели дух? Насколько я понимаю, мы обгоняем график.
И в глазах Дика Мокриц увидел не безумие, но чувство более тонкое. Он был уверен, что для этого чувства не существует названия. Оно было похоже на голод по чему-то новому, и сверх того – на желание доказать, что любая вещь может усовершенствоваться до предела и остаться на этой высоте. Такое сплошь и рядом встречалось среди гоблинов, но гоблинам это не шло во вред. Люди были иными существами.
– Они не выдержат, если и дальше продолжать в том же духе, – втолковывал Мокриц Дику. – Вы все хотите только работать и совсем не спать! Клянусь, иногда мне кажется, что вы такие же механические, как Железная Ласточка, но так не должно быть, вам нужно хотя бы вздремнуть. Не будете отдыхать сейчас – отдохнете на том свете.
Внезапно Дик взвился и налетел на потрясенного Мокрица, как дикий зверь.
– Кто ты такой, чтобы это говорить, а, господин Мокриц? – почти рычал он. – Что ты создал, что построил, над чем радел? У тебя-то, я вижу, ногти все целы. Ты красиво говоришь, это правда, но что ты создал? Что ты есть?
– Я, Дик? Я, если уж на то пошло, мазут, который заставляет колеса крутиться, умы – меняться, мир – вращаться. Или еще можно сказать, что я повар, но в особом роде кулинарии. Вроде твоей счетной линейки: что-то нужно подвинуть на строго определенное расстояние и в определенный момент, и ты получишь нужный ответ. Короче говоря, Дик, я тот, кто делает идеи реальностью. Включая твою железную дорогу.
Юноша покачнулся, и Мокриц заговорил мягче:
– И я теперь вижу, что в мои обязанности входит еще и напоминать, что тебе нужен отдых. Ты выдохся, Дик. Мы неуклонно движемся к Убервальду, и, поскольку за окном светло и горы остались позади, сейчас можно без особого риска обойтись минимумом экипажа. Нам понадобятся все силы, когда мы подойдем к перевалу. Ты ведь можешь сделать перерыв?
Дик заморгал, как будто впервые видел Мокрица.
– Да, ты прав, – пробормотал он.
У Дика стал заплетаться язык, но Мокриц заметил это, и подхватил парня прежде, чем тот свалился с ног, и оттащил в спальное купе, где уложил его на кровать, и подумал, что Дик не столько провалился в сон, сколько вплыл в него. Сделав дело, Мокриц вернулся в сторожевой вагон. Ваймс пил кофе и внимательно перечитывал материалы допроса захваченных гномов, которые в неволе запели как образцовые канарейки.
– Командор Ваймс, можно тебя на минуточку?
– Какие-то проблемы, господин фон Липвиг?
– Механики работают без остановки, и им кажется, что никогда не спать – это дело чести.
– Молодежь всегда приходится этому учить. Без конца им твержу: берегите ночной сон. Спите всегда, когда есть возможность поспать.
– Это правильно, – сказал Мокриц. – Ты только посмотри на них. Непрерывно крутятся со своими линейками и изводят себя, пытаясь водить вселенную за нос.
– Тут ты прав, – согласился Ваймс, поднимаясь из-за стола.
Вместе они прошли по поезду, из-под палки заставляя инженеров хотя бы вздремнуть под угрозой гнева Гарри Короля. Пару раз Мокриц предлагал Из Сумерек Темноты напоить их каким-нибудь оздоровительным зельем. Но, разумеется, не всех сразу, а то мало ли. Никогда не знаешь, когда может понадобиться инженер.
Пока Альбрехт Альбрехтсон сидел в камере, у него было полно времени, чтобы обдумать стратегию Пламена. Тот был зеленым еще юнцом
[73], но уже проявил себя как ушлый манипулятор, ищущий выгоды во что бы то ни стало и любыми средствами. Он как червь протачивал себе дорогу всюду, и Альбрехт понимал, что «червь» здесь было ключевое слово.
Быть узником Пламена было унизительно. Еда была хороша, питье тоже, хотя пиво было и не так крепко, как хотелось бы Альбрехту. Ему даже позволялось читать некоторые книги, если Пламен не считал их антигномьими – уже само это слово говорило все о напыщенном молодом выскочке, у которого молоко еще на бороде не обсохло, а ему уже не терпелось наложить лапы на целый Шмальцберг со всеми его наваристыми антигномьими шахтами.
И в этой тесной темнице Альбрехтсону приходилось терпеть своекорыстные рассуждения Пламена о роли короля-под-горой. Какая дерзость! Читать нотации ему, передовому специалисту в этом вопросе. Но злиться было рано. Злость была оружием, которое нужно отточить, и беречь, и использовать только в самый подходящий момент. Его размышления были прерваны, когда с каменной лестницы послышался шум. Самодовольный дурак снова пришел к нему, чтобы переманить на свою сторону.
Конечно, поначалу Пламен вел себя как давний приятель, который зашел пожевать крыс, но по ходу разговора Альбрехтсон замечал, как пружины приличия ослабевают и перестают его сдерживать. В конце концов, Пламен противостоял своему правителю, такое не делается с легким сердцем – такое вообще не делается. Пламен должен был отдавать себе отчет в том, какая кара постигнет всех, кто поднимет оружие на короля-под-горой. Несмотря ни на что, где-то в этой голове прятался крепкий ум, который сослужил бы хорошую службу всему гномьему роду, и еще мог ее сослужить, даже если сейчас он и принимал огарки за золото. Не секрет, что гений и безумство часто идут рука об руку.
Ключ провернулся в замке. Пришел Пламен, и выражение его лица не на шутку напугало бывшего наставника. Только тот, кто повидал жизнь, мог почуять такое, но по взгляду всегда можно определить, если кем-то движет идея. Такие типы имели холодно-липкий вид, точно такой же, какой был сейчас у Пламена.
Но Альбрехтсон все же отложил перо и спокойным голосом произнес:
– Как любезно с твоей стороны навестить меня. Насколько я понимаю, благодаря железной дороге король скоро будет здесь. Не правда ли, здорово?
В одном уголке рта Пламена выступила слюна, и он огрызнулся:
– Ты не можешь этого знать!
Альбрехтсон по-приятельски откинулся на спинку стула и ответил:
– Я научил тебя всему, что ты знаешь, юный гном, но я не научил тебя всему, что знаю я. У меня есть таланты, которые я тебе не передал.
– В них, верно, входит гадание. Только у меня есть доступ ко всей информации в Шмальцберге. Все семафорные башни бездействуют.
– Да, я слышал.
– Рыс Рыссон предает гномьи идеалы. И как ты не понимаешь, что ради процветания нашей расы я должен занять Каменную Лепешку! За мной большинство здешних гномов.
Альбрехтсон покрутил в руке перо и сказал:
– Наверное, они стоят за тобой, чтобы не видеть твоего лица, Пламен. Ты не в себе, и твои дерзкие взгляды подведут тебя под суд, как только король ступит на землю Шмальцберга. Насколько я знаю Рыса Рыссона, он может проявить милосердие.
