Варя только в эту минуту поняла, что дело идет о ее локонах. Она испуганно посмотрела на пепиньерку, на Софьюшку и на ножницы.
Софьюшка нагнулась, чтобы приподнять и посадить девочку на табуретку, но Варя вырвалась из ее рук, отбежала на несколько шагов, остановилась и закричала отчаянным голосом, взявшись за голову:
— Нет, нет, пожалуйста, нет!
— Замолчи! — крикнула пепиньерка и направилась было к Варе, но девочка бросилась от нее на другой конец комнаты, забилась между кроватью и стеной и, как испуганный зверек, беспокойно оглядывалась по сторонам.
— Оставьте ее, барышня, — сказала участливым голосом Софьюшка, — смотрите, как она испугалась, бедная пташка! Все равно, ведь можно завтра утром…
— Как можно оставить до завтра, когда Елена Антоновна сказала, чтобы ее остричь теперь? Что за пустяки! Пожалуйста, не выдумывай! — сказала пепиньерка, подойдя к девочке, которая, видя, что деваться некуда, ждала своего врага с широко открытыми глазами и лицом, исказившимся от ужаса.
Пепиньерка подошла к ней и, стараясь разнять ее руки, с досадой продолжала:
— Ведь ты не дома; иди и садись сейчас, слышишь? Здесь куражиться не позволят!
Она разняла ее руки и взяла крепко в свои.
Варя беспомощно осмотрелась, как бы ища защиты, но в комнате, кроме нее и двух ее врагов, никого не было. Она вырвала свои руки и, закинув их на голову, крепко сжала их на затылке и что было сил закричала:
— Не надо, не надо, душечка, пожалуйста, не надо!
Молодая девушка остановилась на минуту и, дернув Варю за плечо, произнесла с досадой:
— Противная девчонка! Вот выдрать бы тебя!
Она с досадой дернула Варю за волосы и отчетливо проговорила, сдерживая, насколько могла, свое раздражение:
— Пойми ты, что тебя надо остричь, здесь с космами твоими тебе не позволят оставаться. Если ты не уймешься сейчас же, тебя остригут насильно. И не только волосы, но и уши отрежут!
С этими словами она положила свои руки на плечи Вари. Девочка, почувствовав ее прикосновение, еще теснее прижалась к стене и, уцепившись за железную перекладинку кровати, закричала неистовым голосом…
— Что тут такое? Что за шум? — вдруг раздался встревоженный голос, и в комнату почти вбежала женщина лет тридцати пяти, среднего роста, худенькая, очень сутулая, так что на первый взгляд казалась горбатой, с бледным серьезным лицом, большими темно-голубыми глазами, светлыми длинными ресницами и массой золотистых волос, гладко причесанных спереди, а сзади закрученных в косу, с трудом умещавшуюся на маленькой голове.
Варя тут же замолчала. И она, и пепиньерка, и Софьюшка, стоявшая поодаль, молча и смущенно смотрели на так неожиданно явившуюся помощь или помеху — этого они еще не знали.
Вбежавшая дама была Марина Федоровна Милькеева. Она быстрым взглядом окинула сцену, увидела забившуюся за кровать, растрепанную и испуганную девочку, смущенную пепиньерку и горничную, стоящую с ножницами, и тотчас же поняла, в чем дело.
— Что вы тут делаете? — обратилась Милькеева по-французски к пепиньерке.
— Елена Антоновна приказала остричь вот эту новенькую, а она не дается, злится, — начала объяснять молодая девушка, покраснев.
— Je dois vous dire, mademoiselle, que vous méritez fort peu la confiance de votre dame. Retournez à votre service. Je me charge de l’enfant
[36], — сказала Милькеева голосом, не допускающим возражения.
— Я не могу этого сделать. Мне приказано отвести ее в лазарет, к сестре, после стрижки, — нерешительно сказала пепиньерка тоже по-французски.
— И прекрасно. Я исполню это за вас и вечером объяснюсь с Еленой Антоновной. Можете идти. Да, впрочем, на какое время позволено оставить маленькую у сестры?
— До семи часов, — ответила молодая девушка с нескрываемым неудовольствием и, быстро повернувшись, пошла из дортуара.
— С чего она так расплакалась? — спросила Милькеева Софьюшку.
Софьюшка рассказала все, как было, и добавила:
— Она больше от страха, очень уж напугала ее Бунина.
— Ты о чем плакала? — спросила Марина Федоровна Варю, подойдя к ней.
Варя подняла на нее глаза и узнала в ней ту даму, которая экзаменовала сестру, а потом спросила, сколько ей лет.
— Эта… большая… девочка… хотела мои волосы отрезать, — ответила Варя, торопясь, заикаясь и подбирая губы, чтобы не заплакать.
— Ты была в классе? — помолчав минуту, спросила Марина Федоровна. — Видела там девочек?
— Видела, много-много, — сказала Варя нараспев и посмотрела прямо в глаза классной даме.
— А видела у кого-нибудь из них длинные волосы или букли?
— Нет, они все такие смешные, точно мальчики! Волосы у всех коротенькие, вот такие…
Варя прищурила глаза и показала пальцами, какие у девочек короткие волосы.
— А ты знаешь, отчего у них короткие волосы?
— Отчего? Оттого, верно, что им их обрезали.
— А как ты думаешь, для чего всем им обрезали волосы?
— Для чего?
Варя повела плечами, открыла большие глаза, улыбнулась всем лицом, развела ручонками и стояла молча.
— Для того, чтобы они были всегда гладенькие, чистенькие. Они еще маленькие, сами справиться с длинными волосами не могут, а причесывать их некому. Ты сама причесываешь волосы и завиваешь букли? — спросила мадемуазель Милькеева.
Варя засмеялась, откинув голову, и произнесла:
— Не-е-ет, я не умею, меня завивала всегда мама. А когда она была больна, то Мариша, Лёвина няня. Только няня редко.
— Ну, а здесь кто тебе будет завивать букли и расчесывать твои длинные волосы, как ты думаешь?
Девочка молчала.
Не дождавшись ответа, Марина Федоровна продолжала:
— Когда привели всех этих маленьких девочек, почти у всех тоже были длинные волосы, как у тебя. И тоже дома их причесывали няни и мамы. Няни и мамы имели время их причесывать, потому что у них было по две, по три девочки у каждой, не больше. А здесь так много девочек, что если всех их будет расчесывать и завивать дортуарная девушка, у которой и без того много дел, то ей придется с утра до вечера снимать папильотки
[37] и расчесывать волосы девочкам, а с вечера до утра завивать их в папильотки. А девочкам уже не придется ни учиться, ни играть вовремя днем, а ночью многим долго не спать, ожидая своей очереди.
