В дортуаре маленьких, приведенных последней осенью, самая маленькая из девочек, курчавая блондиночка, с волосами пепельного цвета, большими голубыми глазами и длинными ресницами, подняв голову на пепиньерку, перед которой стояла, отвечала громко и отчетливо:
Je viens au nom de toutes
Vous exprimer nos voeux…
[115]
Другая девочка, постарше, черненькая, с живыми, веселыми глазами, стояла возле нее с листком бумаги в руках.
— Хорошо. Если не растеряешься, будет прекрасно, только последние слова говори с большим чувством.
Пепиньерка продекламировала последние строки. Девочки повторили, стараясь подражать ей.
— Теперь отойдите дальше.
Девочки отошли.
— Подходите спокойно, плавно. Да не дергайся, Зина. Что за манеры! Отойдите еще раз. Ну, подходите.
Девочки стали подходить, конфузясь. Шагах в четырех от пепиньерки они присели.
— Ниже, ниже, и не так скоро поднимайтесь, помните!.. Смотрите в глаза!
Дети, глядя ей в глаза, остановились на секунду. Маленькая блондиночка вышла вперед и протянула руку с листком, свернутым трубочкой.
— Стань на мое место, — сказала пепиньерка.
Девочка стала.
Пепиньерка отошла от нее на несколько шагов, потом повернулась, подошла, сделала реверанс и вдруг быстро вытянула руку перед самым лицом девочки. Девочка, не ожидавшая этого, вздрогнула и отшатнулась.
— Красиво? Ведь так ты maman испугаешь, — сказала пепиньерка.
Маленькая девочка покраснела и надулась, другая весело засмеялась.
— Не дуй губки! — сказала пепиньерка и, взяв в обе руки лицо девочки, поцеловала ее. — Ты так хорошо говоришь стихи! И если только прилично подойдешь, будет отлично…
В субботу шла суета уже другого рода. Мячики и сувениры были окончены, стихи в младших классах прекрасно переписаны на кружевные или разрисованные бумажки и, уже свернутые трубочками и перевязанные шелковыми лентами, кокетливо завязанными бантиками, лежали на чистых листах бумаги под замками в классных шкафах. Работа старших воспитанниц — вышитая гладью утренняя кофта, приготовленная к поднесению начальнице, — красовалась в шкафу выпускных, наколотая на светло-лиловую бумагу и перевязанная светло-лиловыми лентами. Эту кофту работали все воспитанницы, и каждая, даже неискусная, сделала хоть один листок, потому что исключение из участия в этой работе было бы величайшим оскорблением.
От швейцара то и дело приносили корзинки разной величины с вложенными между веревочек полосками бумаги с четко написанными на них фамилиями. Вносили эти коробки и корзинки по нескольку за раз и клали на стол возле комнаты классной дамы. Все головы поворачивались в нетерпеливом ожидании в ту сторону. Дама время от времени выходила из своей комнаты и громко читала фамилии, написанные на бумажках. Вызванные воспитанницы, раскрасневшись от удовольствия, подходили к столу, брали присланную им от родителей или родственников корзинку и, подойдя к своей постели, живо развязывали ее.
Кулич с воткнутым посередине бумажным цветком, несколько крашеных яиц, одно, два и более сахарных яиц разной величины и красоты были непременно в каждой корзинке. В некоторых были еще конфеты с картинками и без картинок, апельсины, пастила, леденцы, шоколадные фигурки; ликерные пастушки в больших круглых шляпках и пастушки в голубых куртках и желтых жилетах; подражание фруктам, овощам и разным играм: картам, домино, кеглям и другим, подражания, сделанные из сахара и муки с каплей ликера в середине, и прочие сласти.
К вечеру почти все воспитанницы, большие и маленькие, получили посылки от своих родителей; только круглые сироты да те воспитанницы, у которых не было родителей и родственников в Петербурге, не получили ничего.
В дортуаре Марины Федоровны, кроме подарков и сластей, девочки хлопотали вокруг стола, на который горничная то и дело клала по штучке проглаженные ею и сложенные детские рубашечки, кофточки, юбочки, платьица, нагруднички и прочую мелочь. Воспитанницы заботливо просматривали все, чтобы не перепутать вещей, складывали их стопками, аккуратно перевязывали, надписывали имена детей, которым назначались вещи, и укладывали в корзинку.
Перед ужином все было готово, улажено, устроено, приготовлено и несколько раз пересмотрено. Присланные корзинки, за исключением нескольких вынутых вещей, необходимых для обмена подарками, опять увязанные со вложенными между веревками надписями фамилий, были составлены в отведенные классными дамами углы для склада гостинцев, и все воспитанницы, со спокойными сердцами и в особенно дружественном настроении, ожидали звонка к ужину, который оставался в этот день обычно нетронутым.
После ужина, когда воспитанницы вернулись в дортуары, на каждой постели уже лежало новое платье, чистое белье, тонкий кембриковый передник, пелеринка и рукавчики. В комнатах казалось светло, на душе было весело.
Старшие, для примера младшим, стали торопливо укладываться в постели. Младшие, которые отлично знали, что старшие их обманывают и ложатся только на два часа, не следовали их примеру, а, напротив, возились и суетились, как никогда. Многие из них получили разрешение, даваемое только раз в году, завить локоны на первые два дня праздника. Эти маленькие кокетки стояли целой гурьбой вокруг трех взрослых барышень, известных своим куафёрским
[116] искусством. Три маленькие девочки, волосы которых отросли не более как на два вершка от корней, сидели у стола, краснея, морщась и взвизгивая. Куафёрки с гребнями в руках, стаканами воды с одной стороны и сложенными и свернутыми из бумаги палочками с другой стороны, усердно накручивали смоченные прядки волос своих пациенток на эти бумажки.
— Ах, Господи! — вскрикивала вдруг одна из девочек, крепко потирая ладонью висок.
— Даже в глазах кисло стало, — говорила через минуту другая, покраснев и вытирая рукой затуманившиеся от набежавших слез глаза.
— Душечка, вы их с корешками вырвете! — взвизгивала, вскочив на ноги, третья, схватываясь руками за голову и замирая на минуту.
— Pour être belle, il faut s’offrir!
[117] — говорили на это серьезным голосом, но улыбаясь глазами, куафёрки, и добровольные мученицы успокаивались, опять садились перед ними и через минуту опять вскакивали с новыми восклицаниями.
— Смотри, спи осторожнее, чтобы бумажки не распустились, — сказала мучительница, отпуская очередную жертву.
— Какое тут спать! — сказала на это очень серьезно одна из завитых уже девочек. — Я попробовала положить голову на подушку, в голову точно гвозди вбиты. Ни на затылок, ни на виски не ляжешь, разве только на лице полежать немножко можно, и то вот эти передние в лоб впиваются.
