Завивание продолжалось почти до заутрени, так что куафёркам, простоявшим три с половиной часа на ногах, умываться, причесываться и одеваться усердно помогали уже одетые подруги.
Без четверти двенадцать воспитанницы двух старших классов, лучшие воспитанницы средних и певчие с пепиньерками, классными дамами, все радостные, счастливые, шли по освещенным коридорам и лестницам в церковь.
Через два часа они, отстояв торжественную службу, вернулись в дортуары. Маленькие, как ни крепились, все уже спали. Некоторые из них лежали, уткнувшись носами в подушки, и поддерживали лбы кулаками. К трем часам уже и все взрослые спокойно спали с приятным сознанием, что на следующий день вставать не в шесть, как всегда, а в восемь.
В восемь часов жизнь снова закипела ключом. Обнимания, целования, поздравления, благодарности со всех сторон. Перебегание из одной спальной в другую. Разговение в столовой. Обмен куличами и сластями, присланными от родственников. Общее поздравление начальницы, поздравления в стихах, поднесение работы. Прием родителей, опять сласти, подарки и радости. Головы шли кругом.
Но Светлый Праздник прошел, как приятный сон, начались уроки. Незаметно подошли экзамены, выпуск, слезы радости и слезы расставания.
Бунина тоже, как было решено начальством зимой, готовилась к выпуску и со стесненным сердцем думала о неизвестном будущем.
— Меня просят рекомендовать хорошую воспитательницу к двум девочкам, — сказала на одном из советов Марина Федоровна Милькеева, разворачивая и передавая инспектрисе полученное ею письмо. — Я так порадовалась сегодня, — сказала она с сияющим лицом, обращаясь ко всем присутствовавшим. — Мне пишет графиня З-ая, что сестра ее так довольна нашей Мальтовой, что и она непременно хочет иметь гувернантку из нашего института и надеется, что мы дадим ей и ее детям такого же друга, какого обрела ее сестра в нашей милой Манечке. Это ее слова. Условия прекрасные и содержание большое, — добавила она.
— Вот и прекрасно! Уже два требования в известные, хорошие дома, — сказала с удовольствием мадам Адлер. — Вот бы нам еще два!
В тот же вечер в комнату Марины Федоровны вошла Бунина и, сильно волнуясь, стала просить, чтобы она рекомендовала ее графине З-ой.
— Рекомендовать вас, — сказала Марина Федоровна, — вы сами знаете, я не могу. Мое крайнее убеждение, что вы не должны были оставаться здесь пепиньеркой. Как же я могу рекомендовать вас к детям? Нет, душа моя. Да скажите, отчего вы непременно хотите идти в гувернантки? Какая вы воспитательница, подумайте! Не делайте этого, поверьте мне, дорогая. Вы не имеете ни одного из качеств, необходимых воспитательнице: у вас нет ни любви к детям, ни снисхождения к ним, ни беспристрастия, ни терпения, без которого воспитание немыслимо. Вы не умеете спуститься до их понятий, не умеете принимать к сердцу их маленькие интересы, радоваться их радостям, не умеете и утешать их в горестях. Вы опускаетесь даже до того, что считаетесь с маленькими детьми, принимаете их детские, часто дурные, конечно, выходки за личные оскорбления и мстите им или «отплачиваете», как равным себе. Уверяю вас, вы никогда не будете воспитательницей в том смысле, как должно понимать эту обязанность. У вас нет того чутья, которое помогло бы вам понимать духовное состояние ребенка и научило бы вас отличать ребенка чуткого до болезненности, с которым надо рассчитывать каждое слово, от того, с которым необходима строгость, даже наказание. Не обладая этим чутьем, сохрани вас Бог браться за воспитание. Верьте мне, вы будете только плодить зло. Не в упрек вам скажу, вы своим неумением обращаться, неумением понимать детей и полнейшим отсутствием той теплоты, той любви, которая необходима в деле воспитания, погубили, может быть, навсегда Солнцеву, из которой могла выйти прекрасная девочка; это мое глубокое убеждение. Если из нее выйдет дурная женщина, виноваты будете вы, и это будет на вашей совести. Да, впрочем, у вас в классе и кроме Солнцевой есть несколько девочек, озлобленных против вас. Солнцева только откровеннее других, то есть пока менее их испорчена. К сожалению, безнаказанность первого проступка, я говорю о вашем платке, — пояснила Марина Федоровна, — пагубно подействовала на нее; дала ей какую-то смелость и эту ужасную effronterie
[118]…
— Марина Федоровна, уверяю вас, вы напрасно думаете, будто я не люблю детей, — перебила Марину Федоровну Бунина. — Напротив! А потом, ведь это так различно, целая масса детей или двое. С целым классом поневоле иногда терпение потеряешь.
— С целым классом легче, дорогая, гораздо легче при условиях, в которые вы здесь поставлены. Вы и не понимаете, как велика нравственная ответственность, которую вы так легко думаете на себя взять. Вы воображаете, что, если вы хорошо учились, помните и можете передать то, чему вас учили, и имеете надобность получить место, вы уж и воспитательница. Нет, душа моя, вы прекрасная, способная девушка, но — не обижайтесь — никуда не годная гувернантка. Знаете, что я вам могу предложить? — сказала Марина Федоровна, помолчав с минуту. — Я слышала, что мадам Борецкая ищет себе образованную demoiselle de compagnie
[119]. Она молода, умна, обходительна, но второй год не ходит, у нее что-то сделалось с ногами. Завтра же я узнаю о ее условиях и порекомендую ей вас. Это я могу сделать en toute conscience
[120]. И вам будет отлично, я уверена; дом хороший, я давно их знаю. Но рекомендовать вас кому-либо как воспитательницу, которой можно поручить детей, об этом и речи быть не может… Подумайте хорошенько, прежде нежели решитесь. Мадам Борецкой вы будете очень полезны, — прибавила Марина Федоровна. — Вы умница, прекрасно читаете, хорошо рисуете, отлично знаете всевозможные ручные работы, а она всегда с работой и, кажется, большая любительница изящных рукоделий. А вы у нее будете иметь случай развиваться далее. Вы будете много читать ей. Жалованье она вам даст, по всей вероятности, не менее того, которое вы получили бы как гувернантка. Подумайте о моем предложении, посоветуйтесь и дайте мне завтра ответ…
Бунина вышла из комнаты Марины Федоровны, немного обиженная ее резким о ней отзывом и польщенная ее последними словами и предложением.
— Отчего же, ma chère? Конечно, берите место у Борецкой, — сказала Елена Антоновна, узнав о предложении мадемуазель Милькеевой. — Вам веселее будет. По крайней мере и людей будете видеть, и бывать везде будете, где она сама бывает, и не будете вечно возиться с этими несносными, поистине сказать, мартышками!
Глава XIII
«Маленький» институт и «Большой» свет
Бунина вышла из института и поступила к мадам Борецкой. Разъехались и все выпускные. Кто вернулся в родительский дом, в родовое имение, кто остался в столице, кто уехал в провинцию, кто поступил в чужой дом, сделавшийся ему родным. Кого встретила шумная радость, веселье и крепкие объятия, кого спокойное, теплое приветствие, кого радушный, а кого и недружелюбный прием, и стали уходить года один за другим, один скорее другого.
