— Ты что же, машер, не кушаешь, а? — насмешливо обратилась к ней Исаева. — Верно, не по вкусу пришлось?
— Не хочу и не ем, а тебе какое дело? — вызывающе ответила новенькая.
— А дело-то очень простое: раз ты от булки при всех отказалась, так я ее беру себе… — и с этими словами Исаева ловко опустила булку в бездонный институтский карман.
— Вот обжора-то! — удивленно воскликнула новенькая, но Исаева пропустила это замечание мимо ушей.
В дортуаре Грибунова, не расстававшаяся со своей Бланш, тщательно укладывала ее в назначенную ей самой постель; ее поместили между Савченко и Исаевой.
Девочки проворно раздевались и причесывались, бежали в умывалку, откуда доносился грохот кранов и несмолкаемый говор десятка голосов. Возвратившись оттуда, седьмушки поспешно укладывались в постель, как бы боясь пропустить хоть один миг драгоценного сна.
А Грибунова как будто не замечала происходящего: она укачивала свою «дочку».
Ганя, уже несколько минут следившая за ней, решила наконец ее окликнуть:
— Ты бы поторопилась раздеваться, а то все скоро будут в кроватях, и m-lle Малеева будет сердиться, что ты до сих пор не готова.
— Я жду, когда горничная меня разденет, — спокойно ответила новенькая.
Ганя даже улыбнулась, услышав ее наивные слова.
— Тебя никто не придет раздевать, напрасно дожидаешься, — покачала она головой.
— Но что же я буду делать? Ведь дома меня раздевала моя няня, — чуть не плача прошептала Грибунова.
— Так у тебя тоже есть няня? — воскликнула Ганя, и новенькая сразу стала ближе ее сердцу. — Ведь и у меня осталась дома старушка няня. Ах, если бы ты знала, какая добрая моя Викентьевна!
Девочки разговорились, и незаметно Ганя помогла соседке раздеться. Они вместе отправились в умывалку и вернулись в дортуар.
— Ты знаешь, я сегодня первый раз в жизни буду спать в кровати без сетки, до сих пор меня дома держали как маленькую, — таинственно сообщила Грибунова.
— Смотри, будь осторожней, — предупредила Савченко, — и мой совет: положила бы ты свою куклу на ночной столик, а то тесно вам вдвоем в одной постели.
— Ах, что ты, как можно! — Грибунова в ужасе замахала на нее руками. — Я не могу заснуть без моей Бланш, — и она крепче прижалась к своей «дочке».
Глава VII
Домовой, домовой! — Бедняжка Бланш. — Жажда мести
Понемногу дортуар погрузился в сон.
Электрическая лампочка под голубым колпачком в виде груши слабо мерцала, едва озаряя своим мертвенным светом ближайшие кровати и оставляя почти во мраке дальние углы.
Дежурная классная дама, совершавшая «ночной обход», заглянула в дортуар, но, услышав мерное дыхание спящих девочек, тихо скользнула в следующую дверь.
Казалось, ничто не нарушало полночной тишины…
И вдруг что-то тяжелое, мягкое грузно ударилось оземь и, будто бы в ответ на этот удар, послышался звон разбитой посуды и громкий, отчаянный крик.
Дортуар мгновенно очнулся от безмятежного сна. Испуганные девочки, не понимая, что происходит, и едва различая в полумраке предметы и лица, с криками метались по комнате.
— О-о-о! — неслось через весь дортуар, и сердца воспитанниц замирали в ужасе.
— Ай-яй-яй!.. — вдруг завыла Исаева. — Медамочки, милые, у меня под кроватью кто-то шевелится! С нами сила крестная, ой, Боже ты мой, там домовой, домовой!.. — и Исаева, как была, в одной сорочке, бросилась к дверям.
— Ай-яй-яй!.. — вторили ей другие девочки, отчаянно цепляясь друг за друга.
Ганя тоже проснулась от поднявшегося шума. Она ничего не могла разобрать в этом хаосе, только с сильно бьющимся сердцем озиралась по сторонам. Первое, что бросилось ей в глаза, — пустая кровать Грибуновой.
«Упала-таки», — подумала Савченко, и как бы в подтверждение ее догадки из-под соседней кровати послышался протяжный вой.
— Зажгите свет! — крикнула Ганя. — И помогите мне поднять Грибунову, она упала с кровати.
Крики сразу затихли. Вспыхнуло электричество, про которое в панике все забыли, и глазам девочек представилась печальная картина: Грибунова лежала на полу, прижимая к груди обезображенную, безголовую куклу. Осколки прелестной головки разлетелись по полу, а длинные волосы, подобно скальпу, валялись тут же. При свете несчастье, постигшее новенькую, казалось еще ужасней, и она безнадежно зарыдала.
— Ушиблась? — заботливо наклонилась к ней Савченко, протягивая девочке стакан воды.
— Бланш, моя любимая Бланш разбилась! — вместо ответа воскликнула Грибунова, указывая на останки бедной куклы.
— Что случилось, отчего вы кричите как сумасшедшие? И почему вы зажгли свет? — взволнованно спрашивала m-lle Малеева, едва успевшая накинуть капот
[19] и поспешившая на крики своих питомиц.
— Новенькая свалилась с кровати, m-lle Малеева, — поторопилась доложить Исаева, успевшая прийти в себя после пережитого страха, — а воспитанницы выдумали, что это домовой, и давай кричать! И унять их никак нельзя было, прямо понять не могу, чего они так перепугались!
— Ах, какая же ты лгунья! Слышите, что она говорит? Да как ты смеешь на других жаловаться? Кто первый крикнул, что «домовой» у тебя под кроватью? Кто побежал к дверям, а? Говори? — накинулись на нее возмущенные до глубины души девочки.
— Да что вы, с ума, что ли, посходили? Да разве это я кричала? Что же вы с перепугу Савченко вашей голоса не узнали? — нагло возразила Исаева. — Кто как не я нашлась дортуар осветить и успокоила вас, что это всего лишь новенькая упала…
— Неправда, неправда, ты лгунья, обманщица! Не ты, а Савченко образумила нас, все тебя видели и отлично слышали, что это ты кричала: «Домовой, домовой!..»
— Врете вы все! — неистово крикнула Исаева, чувствуя страшную ненависть к Гане. — Не верьте им, m-lle Малеева, ей-Богу, я правду сказала!
Но Малеева уже не слушала споров. Вместе с Ганей и Липиной она уложила Грибунову в ее постель и, ласково гладя ее по головке, старалась утешить и успокоить испуганную и расстроенную девочку.
Кругом толпились седьмушки; все с состраданием смотрели на новенькую, горько рыдавшую над утратой своей «второй в мире любимицы».
Куда девалась недавняя зависть к счастливой обладательнице красивой игрушки? Она исчезла вместе с разбившейся вдребезги фарфоровой головкой, ее сменило искреннее участие к горю подруги.
— Не плачь, у тебя добрая бабушка, она купит тебе новую куклу, она будет еще лучше, еще красивее, — шептала Липина.
— Но это будет не Бланш, я не буду любить другую, я не хочу, другую, не хочу!.. — и Грибунова отчаянно затрясла головкой.
