— Ах, скорее, скорее бы завтра! — шептала Ганя, но казалось, что ей не дожить до счастливого дня: голова девочки нестерпимо болела, все тело мучительно ныло.
— Никому не скажу, что мне нездоровится, а то еще задержат в институте, — упрямо говорила она себе, но в то же время едва держалась на ногах от слабости.
За вечерней молитвой ей вдруг сделалось дурно: холодный пот выступил на лбу, сердце громко стучало, в ушах раздавался какой-то гул и звон. Свет померк в ее глазах; бездонная пропасть открылась перед Ганей, она слабо вскрикнула и погрузилась в нее…
Глава XVII
Страшный монах. — Сюрприз. — Снова со своими
Ганя очнулась уже в лазарете. С удивлением вглядывалась она в незнакомое лицо под белой косынкой и в красный крест на груди сестры милосердия.
— Где я? — тихо прошептала девочка, и сама удивилась звуку своего голоса, показавшемуся ей чужим, незнакомым и слабым.
— Вы в лазарете, родная, — ласково ответила сестричка и провела нежной рукой по кудрявой головке.
— А что со мной? — с тревогой, силясь что-то вспомнить, спросила девочка, и вдруг ощутила плотную повязку вокруг шеи.
— Да ничего особенного, голубка моя, болит у вас горлышко, ну и поставили вам компрессик, денек-другой полежите, и пройдет все, как рукой снимет.
— Лежать? Да что вы? — вдруг вспомнив о доме, о праздниках, заволновалась девочка. Она даже попыталась присесть на постели, но нежная рука сестрицы осторожно уложила ее на подушки.
— Лежите, лежите, дружок, не надо волноваться, все придет своим чередом — и домой поедете, и праздники еще не кончились, успеете повеселиться. А теперь сосните-ка, со сном всякая болезнь лучше проходит.
Ганя послушалась.
Рядом с ней разметалась на кровати Маруся Акварелидзе, что нисколько не удивило Ганю — она как будто ждала этого.
Девочка теперь ощущала сильную боль в горле и с большим трудом могла проглотить слюну, хотя горло ее было совершенно сухим, и очень хотелось пить. Мысли путались в ее больной головке и обрывались, она силилась поймать их, но снова забывалась…
В углу, перед иконой Николая Чудотворца, слабо теплилась лампада, и тень позади киота
[23] образовала причудливую фигуру. Гане кажется, что это клобук
[24] монаха. От вздрагивающего пламени свечи он слабо движется. Не отрываясь, смотрит она перед собой.
Бредовый кошмар все сильнее захватывает ее, ей чудится, что темная фигура выходит из угла и приближается… Страшный монах словно ширится и растет, заполняя собой всю комнату, и вдруг наваливается на нее и начинает душить.
Пронзительный крик больной прорезает ночную тишину. Задремавшая было сестрица поспешно склоняется над Ганей. В коридоре слышатся тороп ливые шаги, и в палату запыхавшись вбегает тетя Клёпа, добрая, всеми любимая начальница лаза рета.
Она помогает сестре приподнять больную, промыть ей горло карболкой
[25] и смазать лечебной мазью. Ганя с трудом осознает, что делается с ней и вокруг нее. Страшный монах преследует ее всю ночь, до самого рассвета. Только под утро жар немного спал, на лбу показались капельки пота, дыхание стало ровнее, и Ганя погрузилась в живительный сон.
— Слава тебе, Господи, и тебе, Николай Угодник, — набожно опускаясь на колени, прошептала сестра. — Теперь поправится. И где только они подхватили такую жестокую ангину, — качает она головой и думает только о том, как бы не пришлось ей принимать новых жертв этой болезни.
Но, к счастью, больше никто из девочек не заразился от Акварелидзе, которая, как и Ганя, вскоре была уже вне опасности.
Правда, с выздоровлением обе стали раздражительны и капризны, часто плакали и сетовали на судьбу, заставившую их проводить праздники в лазарете, вдали от подруг.
Никто, кроме сестрицы, тети Клёпы и особо приставленной к лазарету полосатки, не допускался к больным; особенно тяжким было запрещение доктора видеться даже с родными. Но делать было нечего, приходилось покоряться. А праздники проходили, и уже не было надежды хотя бы на последние дни поехать домой.
Но в первый день нового года девочек ожидал приятный сюрприз. В палату внесли небольшую нарядную елку и ворох подарков.
— Ах! — вскрикнули от неожиданности девочки, а их ручки уже тянулись от кроваток к красивому деревцу.
Сестрица торопливо зажгла пестрые свечки, в палате сразу стало уютно и радостно. На ветках елки качались забавные бонбоньерки
[26] и как бы кивали девочкам, приветствуя их выздоровление.
— Кто, кто прислал нам елку? — допытывались подруги, и глаза их сияли счастьем.
— Это прислал один добрый волшебник, ему стало жаль хороших маленьких девочек, и он решил позабавить их, — шутила сестра, вручая каждой из девочек по хорошенькому плюшевому альбомчику для стихов.
— Какая прелесть! — в один голос вскричали девочки, перелистывая пестрые листки. Именно такие чудесные книжки были заветной мечтой обеих.
— Моей славной дочурке… от папы, — прочла Ганя на первом листке. — Ах! Вот кто наш добрый волшебник, ну как же я сразу не догадалась!
— Маленькой княжне Акварелидзе на память от Ганиного папы, — читала Маруся. — Какой славный, милый твой папочка, — шептала обрадованная девочка, крепко прижимая к груди дорогой подарок.
— А тут и еще что-то есть, и еще, — улыбалась сестрица, раскладывая перед своими любимицами забавную игру с пестрыми шариками и несколько книжек с картинками. — Теперь вам не будет скучно, поиграете, а я почитаю вам в свободную минутку… Вот и у нас будет теперь весело и хорошо, будет настоящий праздник, не правда ли?
— Ах, как здорово! — радовались обе, с восхищением разглядывая елку.
— Сестричка, а что это там на ветке? Посмотреть бы поближе, — с любопытством указывали они то на одну, то на другую фигурку, и неутомимая сестра протягивала им игрушки.
Долго горели разноцветные свечи, долго радовались девочки… Они уснули радостные и счастливые, в обнимку со своими новыми сокровищами.
Юные силы быстро восстанавливались, и когда воспитанницы собрались в институт после праздников, то их весело встретили полностью оправившиеся от ангины Ганя и Маруся. Они выслушивали восторженные рассказы подруг, но в их сердцах не было зависти — праздники и им принесли чудесные сюрпризы.
Глава XVIII
Заговор. — Предательство Исайки
— И ты говоришь, он каждую ночь стонет? — взволнованно переспросила Ганя нервную, худенькую Рыкову, которая с лихорадочно блестящими глазами рассказывала о каком-то таинственном монахе.
