— Стонет, медам, ей-Богу стонет!.. В полночь первый раз вздохнет — так по залу и раскатится этот стон, жалобный, жуткий…
И девочка обвела своих слушательниц горящим взглядом, сама увлекаясь своим рассказом.
— Ох, Господи, страсти какие! — набожно перекрестилась толстушка Лядова. — И охота тебе, Рыжик, такие страхи на ночь рассказывать, еще приснится кому твой монах! Надо же, монах-самоубийца!.. Теперь, уж конечно, все будут бояться второй колонны в Большом зале. Там ведь, говоришь, его душа томится?
— Ой, не говори, не говори!.. Страшно как… — затыкая уши, взвизгнула Арбатова.
— Трусишка! — презрительно бросила в ее сторону Ганя.
— А ты-то сама нет, что ли? — обиженно отозвалась Арбатова.
— Я? Заранее сама не знаю, может, и струшу, но все же, пока своими ушами не услышу и глазами не увижу, не поверю этим сказкам.
— Что? Что ты сказала? Ты, значит, хочешь пойти в зал? — испуганно воскликнули девочки.
— Ну да, хочу, — ответила Ганя, и в ее голосе слышалась твердая решимость.
— Душка, не ходи ты, умрешь там со страху! — хватая Ганю за руку, в ужасе просила Рыкова.
— Медам, как вам, право, не стыдно верить в такие глупости! Ну подумайте только, как может быть христианская душа заключена в какую-то колонну? — насмешливо вмешалась в разговор Липина.
— Ну, машер, я так философствовать, как ты, не умею, уж где нам, глупеньким, с такими «парфетками»
[27] тягаться… Но думаю, что старшие не глупее тебя будут, однако в монаха они верят.
— Просто выдумал кто-то смеху ради этого монаха, а вы и рады поверить. Делать вам нечего, лучше бы уроки учили, — советовала Липина.
— Ах, скажите, пожалуйста, какая гувернантка нашлась! — насмешливо воскликнула Замайко. — Только, m-lle, не все ведь способны долбить круглые сутки, как ваша милость.
— Не только не остроумно, но даже и не умно сказано, — презрительно пожав плечами, холодно ответила Липина и, обращаясь к Савченко, добавила:
— А тебе я все же не советую пускаться в такую авантюру. Подумай только, чем ты рискуешь, если тебя поймают? Ведь Бог знает, чем объяснят твою сумасбродную шалость.
— Я тогда скажу правду, не могут же они мне не поверить.
— Сомневаюсь, но если даже и так, то тебе не избежать строгого наказания. Право же, игра не стоит свеч, — Липина старалась удержать Ганю от необдуманного поступка: Савченко ей нравилась, и она искренне тревожилась за нее.
— Я не попадусь, — упрямо твердила Ганя, сгоравшая от любопытства. Ее воображение было возбуждено таинственностью, сопряженной с ночной обстановкой, остротой чувств и ощущений. И ничто уже не могло бы удержать ее от осуществления опасного плана — проникнуть в тайну погибшей души.
— Душка, я с тобой, — неожиданно вызвалась Замайко. Ее, как и Ганю, увлекало все таинственное, граничащее с волшебным.
— Идем! — согласилась Савченко. — Только дай слово, что никому не проболтаешься, да и всех вас, медам, прошу не выдавать нас, — обратилась она к окружающим.
— Шерочка, да за кого же ты нас считаешь!.. — искренне возмутились девочки.
— Я вам верю, но предупредить на всякий случай не мешает, — бросив подозрительный взгляд на шмыгнувшую мимо Исаеву, ответила Ганя.
— Клянусь, я никому об этом не скажу, — торжественно поднимая крестик, произнесла Акварелидзе.
— И я, и я! — божились девочки.
— Медамочки, знаете, я тоже хочу пойти с вами, возьмите меня с собой! — раздался веселый голосок Грибуновой.
— Грибулька, ты? — в удивлении спрашивали подруги.
— Ну да, я, а что же тут удивительного? — с достоинством возразила девочка, и ее всегда смеющееся личико было комично серьезным.
— Да ведь ты струсишь, шерочка! — смеялись вокруг.
— С Савченко я ничего не боюсь! — убежденно заявила Грибулька и весело добавила: — О! Как это будет интересно!..
— Спасибо за доверие, Грибулька! — радостно воскликнула Ганя — ее самолюбию польстило признание подруги.
— А ты, Женя? — неожиданно обратилась она к Тишевской.
Яркая краска залила нежные щеки девочки, выдавая происходившую в ее душе борьбу.
— Я не пойду! — твердо сказала она после минутного колебания, вскинув на Ганю холодные, как сталь, глаза.
Ганя молча опустила голову; на душе у нее стало смутно и тяжело, грустные мысли вихрем проносились в ее возбужденном мозгу:
«А ведь мы клялись в верности друг другу, клялись быть неразлучными в трудную минуту! И вот, при первом же испытании она не сдержала своей клятвы».
Ганя досадовала на подругу, но в то же время ее любящее сердце старалось найти ей оправдание: «Трусишка она, вот и не идет! Ну и Бог с ней, и не надо, и пусть остается», — старалась она убедить себя в том, что даже рада отказу подруги.
«И пусть, и пусть не идет, а я пойду, назло ей пойду», — говорила себе девочка, чувствуя хорошо знакомую удаль, которая сильнее охватывала ее по мере приближения вечера.
Число желающих сопровождать ее в ночной поход увеличилось уже до десятка; это льстило самолюбию девочки, считавшей себя предводительницей маленького отряда бесстрашных и любопытных.
Мнение класса разделилось: мовешки с восторгом приветствовали смелую затею, тогда как парфетки старались предостеречь их от опасности.
— Ну, вороны, вы, право, вороны, ну не каркайте вы нам вслед! — отшучивалась Замайко.
— Да ведь мы же добра вам желаем, — оправдывались «вороны».
И действительно, каждая по-своему, но все как одна желали Гане и ее спутницам благополучного исполнения задуманного плана.
Только Исайка хмуро поглядывала в сторону «заговорщиц». Ей тоже очень хотелось принять участие в шалости, и не потому, что она, подобно Савченко и Замайко, верила в духов и в привидений, но просто из любви к сильным ощущениям, до которых она была большой охотницей. В ее душе тлела зависть к смелой «казачке», как она про себя называла Савченко, которая словно предвосхитила ее заветную мечту.
Исайка понимала, что Савченко не нарушит все еще длившийся бойкот и не позволит ей примкнуть к «паломницам». Это еще больше озлобляло мстительную девочку, в голове которой уже созрел очередной коварный замысел:
«И Замайко туда же сунулась! Ну, погодите же, подруги мои, не думайте, что я останусь ни при чем в вашей затее… Я в ней приму участие… О!.. вы узнаете, каково вам придется, когда Исаева участвует без приглашения!..» — и злая улыбка исказила ее и без того некрасивое, не по росту крупное лицо.
